С тех пор как в России началась так называемая "общественная мобилизация", которая пока что характеризуется полной бесформенностью целей и методов, ссылки на преимущества парламентского контроля у наших "демократических" союзников играют роль решающего довода на столбцах русской либеральной прессы. Но лукавство исторического развития устроило так, что в это самое время борьба за установление и восстановление парламентского контроля во Франции питается крайне лестными для нашего национального самолюбия ссылками на парламентскую волю Государственной Думы. Не только сенатор Эмбер*149, но и Клемансо со своим подголоском Эрве настойчиво рекомендует республиканской демократии вдохновляться высокими образцами гр. Бобринского*150 и Савенко*151 в деле обеспечения торжества национальной воли над косностью бюрократии и корыстными притязаниями капиталистических клик.
Эта система ссылок с обратными расписками осложняется еще тем, что вдохновляющийся французским парламентаризмом русский либерализм отмахивается сейчас от самой постановки вопроса о министерской ответственности, без которой, однако, парламентский контроль превращается в пустую на три четверти обрядность; с другой стороны, французские радикалы взывают не только к практике третьеиюньской Думы, но и к традициям революционных войн и Комитета Общественного Спасения. Во всем этом не только путаница понятий и издевательство над смыслом истории, но и глубокий политический урок для тех, у кого нет причин ни игнорировать смысл истории, ни насиловать его. Французская буржуазная демократия унаследовала режим парламентаризма от эпохи Великой Революции, и апелляция к этой последней составляет важный момент в официозной фразеологии республики. Однако же историческое развитие последних десятилетий окончательно подкопало социальные устои демократии. Империализм несовместим с ней. А так как он сильнее ее, то он опустошил ее. Формально всеобщее избирательное право дает парламент, парламент дает министерство; но министерство попадает сейчас же в переплет тайных дипломатических обязательств, банковских влияний и творит волю финансового капитала, который на выборах еле показывал свое политическое лицо. Клемансо недоволен бессилием парламента. "Якобинцу" Клемансо совершенно чужда, однако, утопическая мысль подчинить капиталистический империализм режиму демократии: он хочет только сохранить оболочку демократии, отказ от которой был бы слишком рискованным экспериментом для французской буржуазии, и в то же время он пытается использовать парламентскую механику для борьбы с эксцессами или прорехами милитаризма, когда не он, Клемансо, у власти. Но, в конце концов, в таком политическом учете наследства 1792 года нет ничего принципиально неприемлемого даже для людей 3 июня, наших самобытных парламентариев, дяди Митяя и дяди Миняя*152, которые, пересаживаясь с пристяжной на коренника и с коренника на пристяжную, пытаются вытащить на дорогу глубоко увязшую государственную телегу.
Как ни парадоксальны, следовательно, взаимные ссылки "ответственных" политиков с Сены и с Невы, но в этих ссылках по существу гораздо больше политического смысла, чем в надеждах наших отечественных горе-демократов на то, что военное сотрудничество России с Францией и Англией означает внедрение в организм царизма элементов демократического парламентаризма.
Но русский империализм явился слишком рано, или русский парламентаризм - слишком поздно, - люди 3 июня не имели революционных предков, которые оставили бы им в наследство парламентский режим. Нашим империалистам не дано поэтому укрывать свои аппетиты за революционными традициями и тщательно сделанными декорациями народного суверенитета. Людям 3 июня приходится, по вине предков, и во внутренней и во внешней политике выступать в чем мать родила. Семь лет Милюков оставался за порогом комиссии государственной обороны и тем не менее усердно покрывал ее и весь русский милитаризм пред населением страны. Пять лет Гучков руководительствовал в этой самой комиссии и не мог повлиять даже на размеры интендантских взяток. Каждый из этих "народных представителей" в своей области подготовлял нынешнюю войну и подготовил Россию к войне. И вот, для того чтобы Милюков осмелился высказать ту якобинскую мысль, что военного министра, который "обманывал Думу" (неизменно желавшую быть обманутой), недостаточно посадить на прекрасную пенсию, а нужно отдать под суд; для того чтобы породить надежды на то, что Гучкова, в роли третьеиюньского Карно, приставят к амуниции, понадобилось эвакуировать Вильну и Ригу и публично заговорить об опасности нового переименования Петрограда в Петербург. Империалисты до мозга костей, они прежде всего хотели "победы, такой, которая отдала бы им Галицию и Армению, Константинополь и проливы, а вместе с проливами и весь Балканский полуостров. Но оказалось, что предки, не завещавшие им парламентаризма и многого другого, тем самым не оставили им в наследство и условий военной победы. Отказываясь от борьбы за власть и от ответственного министерства во имя победы, люди 3 июня тем вернее обрушили на свои головы поражения. И они приняли их. Ибо лучше военные поражения, чем революция, которая чревата социальным поражением. Правда, люди 3 июня нашли в лице Керенского*153 революционно-патриотического радикала, который программу победы хочет связать с программой демократического переворота. Два-три удачных ораторских жеста не могли, однако, скрыть основной бесплодности всей его позиции. Если те классы, которые заинтересованы в победе, боятся революции больше, чем поражения, то тот класс, который является основной силой революции, связывает судьбу русской демократии не с судьбой национального оружия, а с судьбой революционной борьбы международного пролетариата.
В противовес Чхеидзе*154 и в дополнение к Керенскому в Думе выступал исключенный из социал-демократической фракции Маньков*155. Если Милюков дополняет Клемансо, то Маньков является переводом Самба на язык Восточной Сибири, чтобы не сказать Сан-Ремо*. Если хитрец-Клемансо ссылается на парламентскую энергию IV Думы, то простец-Маньков ссылается на пример англо-французских социалистов, ведущих борьбу против германского милитаризма. Но, увы! предки не оставили Манькову в наследство демократических государственных форм, за которыми он мог бы скрывать от себя империалистическое содержание войны. Вот почему Маньков является не только дальневосточным дополнением общеевропейского социал-национализма, но и его плачевнейшей карикатурой.
/* В Сан-Ремо проживал Г. В. Плеханов. Л. Т.
Конвент растерянности и бессилия! - таков подлинный облик новой думской сессии. Но и из растерянности правящих вырастают иногда большие события. Только, чтобы большие события оставили большие результаты в развитии страны, нужно, чтобы растерянность правящих нашла свое преодоление в решительности и силе управляемых и обманываемых.
"Наше Слово" N 167,
18 августа 1915 г.
*149 Эмбер - французский сенатор; докладчик военной комиссии сената. Незадолго до начала империалистской войны, 13 июля 1914 г., выступил на заседании сената с большой речью, в которой доказывал, что Франция совершенно не подготовлена к войне с Германией. Эмбер показал на основании точных цифровых данных, что у Франции нет достаточного количества тяжелой и легкой артиллерии, обмундирования и проч. Всю вину на неподготовленность французской армии Эмбер возлагал на генеральный штаб. Попутно Эмбер приводил сведения о полной боевой способности Германии. "Если не говорить о пушке 75 мм., которая, я повторяю это в третий раз, представляет собою первоклассное орудие, превосходящее немецкую полевую пушку, то во всех остальных областях материальной организации наша армия стоит несравненно ниже немецкой... Эта отсталость проявляется в недостаточной подвижности нашей артиллерии, в ее недостаточной скорострельности и дальнобойности, наконец, в ее слабой разрушительной силе". Сенсационные разоблачения Эмбера произвели ошеломляющее впечатление на всю Францию. Почти вся пресса стала на точку зрения Эмбера, резко нападая на французский генеральный штаб.
*150 Бобринский - русский реакционер-черносотенец; был депутатом III Думы. (Подробнее см. т. VIII, прим. 41.)
*151 Савенко, А.И. (род. в 1874 г.) - реакционер-националист; член IV Государственной Думы. Был постоянным сотрудником известной черносотенной газеты "Киевлянин". В 1908 г. основал в Киеве клуб националистов, в котором состоял товарищем председателя. Был активным членом всероссийского национального союза и неоднократно избирался в главный совет этой организации.
*152 Дядя Митяй и дядя Миняй. - Персонажи из поэмы Гоголя "Мертвые души". Дядя Митяй и дядя Миняй - деревенские мужики, которые, желая помочь вытащить бричку Чичикова на большую дорогу, поочередно несколько раз садились верхом то на коренную лошадь, то на пристяжную.
*153 Керенский, А. Ф. - см. т. III, ч. 1-я, прим. 11.
*154 Чхеидзе, Н. - см. т. III, ч. 1-я, прим. 41.
*155 Маньков, И. Н. (род. в 1880 г.) - член социал-демократической фракции IV Государственной Думы; входил в меньшевистскую группу Чхеидзе. С 1899 г. до 1905 г. служил на Сибирской жел. дор. помощником начальника станции Канск. В 1905 г. за революционную деятельность был выслан в Енисейскую губернию, где пробыл 3 года. До избрания в IV Государственную Думу работал в организованном им кредитном товариществе в гор. Нижнеудинске членом правления и счетоводом. С первых же дней империалистской войны Маньков занял социал-патриотическую позицию и приветствовал участие России в войне.
На заседании Думы от 27 января 1915 г. Маньков заявил, что, "считаясь с фактом завоевательного характера войны со стороны Германии", он находит, что "в целях окончательного уничтожения милитаризма слово "мир" до поражения германского юнкерства не должно иметь места".
За свое выступление Маньков был исключен из социал-демократической фракции (группа Чхеидзе), которая с начала войны заняла антиимпериалистскую позицию. Впоследствии, как известно, группа Чхеидзе скатилась к социал-шовинизму и оборончеству.