I
Будет ли война с Австрией? - Никто не знает. Спросите Николу Пашича. Он знает. Если нужно, Пашич сделает так, что будет война. Если не нужно - войны не будет. Пашич думает за всех, Пашич знает, что нужно. За ним Сербия не пропадет - за Николой Пашичем! В Софии политические зубоскалы, заседающие по кафе, говорят: "Нет, Фердинанд не даст грекам Салоник, уж это как дважды два"... А в Белграде все политические разговоры вертятся вокруг личности Пашича. Про короля Петра вспоминают только в исключительных случаях и по чисто внешним поводам, когда, напр., австрияки осветят из Землина прожектором королевский дворец. А Пашич всегда у всех и на уме и на языке.
Откуда эта популярность и эта власть? Пашич не оратор, не журналист, не боец, не блещет талантами, - Пашич вообще не блещет. Рядом с ним стоят такие даровитые люди, как Стоян Протич и Лаза Пачу, боевой журналист и боевой оратор старорадикальной партии, - и, однако, никто не скажет вам: "Спросите Протича или Пачу", а всякий скажет: "Спросите Пашича", - и лукаво прибавит: "только Пашич все равно ничего не скажет".
Пашич - не оратор, сказал я. Правильнее было бы сказать, что Пашич совершенно не умеет говорить. Пытаясь облегчить ему работу, я переходил в интервью с русского языка на немецкий и с немецкого на русский: меня предупредили, что Пашич владеет этими двумя языками, - дело, однако, шло из рук вон плохо. И когда я рассказал об этом своим белградским друзьям, мне ответили:
- Да он и по-сербски говорит точно так же.
- Как так? Да, ведь, он серб?
- Коренной. Однако же, крайне неправильно и лишь с большими затруднениями владеет сербским языком.
- Ну, это не совсем так, - говорит другой собеседник. - Когда Пашич захочет, он говорит достаточно свободно. А это он просто выработал такую манеру, чтоб облегчить себе обдумывание ответа: подыскивая - на вид, беспомощно - непокорные слова, Пашич на самом деле занят выработкой наименее определенного и наименее уязвимого из всех возможных ответов.
- Нет, я с этим объяснением не согласен, - возражает первый. - Но у нас и в этом вопросе, как во всем вообще, что касается Пашича, существуют, по крайней мере, два различных мнения: одни говорят - просто не дал ему господь бог дара речи свободной и ясной; а другие упорно возражают - нет, это тонкий тактический расчет.
Действительно, то же противоречие вы услышите и в общей оценке личности Пашича. Одни говорят: мудрец, провидец. А другие возражают: человек ниже среднего уровня, без всяких способностей, и влияние этой путаной головы - чистая загадка.
А между тем, влияние, вернее, почти абсолютная власть этой "путаной головы" - несомненный факт: Пашич проводит выборы, назначает и низвергает министров, заключает международные договоры, вяжет и решает.
Пашичу теперь 68 лет, - он родился в 1844 году в Заечаре, в Восточной Сербии, где в 1883 году началось крестьянское восстание против попытки князя Милана обезоружить народ, - восстание, так и перешедшее в историю Сербии под именем "зайчарской буны". В 1878 году Пашич впервые был выбран депутатом в скупщину, а ко времени "буны" (бунта) он был уже видным политиком радикальной партии, которая вела жестокую борьбу с князем Миланом. Обе стороны не стеснялись в выборе средств, хотя и брали их из разных арсеналов: Милан действовал свирепыми репрессиями, радикалы - беспардонной демагогией. "Напрасно пашете, братья, - говорил радикальный агитатор, переходя от одной крестьянской пашни к другой, князь Милан все равно уже проиграл вчера ночью в Вене вашу землю в карты". И мужики покидали пашню, проклиная Милана... Зайчарска буна была подавлена с азиатской свирепостью. Осторожный Пашич еще в самом начале восстания бежал через Венгрию в Болгарию. Он был заглазно приговорен к смертной казни, что, однако, нисколько не помешало ему дожить до глубокой старости.
Положение властного, жестокого и сумасбродного Милана, которого радикалы с основанием обвиняли в предательстве интересов страны Габсбургам, становилось все более и более шатким. Радикалы сумели вызвать в крестьянском населении личную ненависть к Милану, - "моту" и "картежнику", который пропивал и проигрывал сербскую землю швабам. Чтобы спасти положение, Милан прибегнул к тому старому средству, которое настоятельно рекомендовал шекспировский Генрих VI:
"Вести войну в далеких странах, чтобы
Внимание умов непостоянных
Тем развлекать и заставлять в походах
Былое забывать навек...".
Однако, провоцированная Миланом сербско-болгарская война кончилась жестоким разгромом Сербии. Милан, совершенно потеряв голову, сделал попытку бежать из страны. Но его не пустили те самые министры, которых он приучил быть лакеями его произвола. Министр путей сообщения приостановил на несколько дней железнодорожное движение во всей стране. Милан остался. Он держался еще около двух лет в непрестанной борьбе с радикальной партией, в передних рядах которой стоял Пашич, но в 1887 году вынужден был капитулировать, отрекшись от престола в пользу своего сына Александра. Радикалы приближаются к власти, Пашич, приговоренный в 1883 году к смертной казни, становится попеременно то председателем скупщины, то министром-президентом. Александр, унаследовавший от своего отца сумасбродство, жестокость и суеверность, т.-е. все, кроме дарований Милана, совершил в 1893 году - по соглашению с радикалами - свой первый coup d'etat (государственный переворот), с целью освободиться от опеки регентства, находившегося в руках реакционно-военной клики. Пашич отправляется в это время посланником в Петербург. Но уже через год возвращается из-за границы Милан, Александр совершает второй coup d'etat, на этот раз против радикалов, и устанавливается на пять лет режим разнузданного милановского произвола. Партия Пашича снова выступает в крестовый поход.
Во второй половине этой эпохи реставрации произошел эпизод, сыгравший большую роль в политической судьбе Пашича. На Милана было произведено таинственное покушение, авторство которого радикалы приписывали Александру, который, по их словам, путем покушения хотел освободиться от Милана, а путем репрессий за покушение - от радикалов. Если это объяснение верно, то приходится признать удавшейся только вторую половину плана: Милан остался невредим. Зато радикалы пострадали жестоко. Дело было подготовлено настолько хорошо, что никому из радикальных вождей не удалось бежать. Все они были теперь в когтях Милана, своего заклятого врага, и смертный приговор, уже предрешенный Миланом, был бы, несомненно, приведен в исполнение, если бы - ирония судеб! - не энергичное вмешательство русской дипломатии, которая поддерживала радикалов, как врагов австрофильской политики Милана. Вожди радикалов были присуждены к долголетним каторжным работам. Стоян Протич, нынешний министр внутренних дел, два года провел в ужасающих тюремных условиях, на цементном полу, в цепях и в арестантском халате с буквой Р (робиаш-арестант) на спине. Нынешний председатель старорадикального клуба скупщины, архиерей Коста Джюрич, один из основателей партии и влиятельнейший агитатор-демагог, проделал тот же самый каторжный курс - после того как был лишен сана и священнической бороды. Один только Никола Пашич, приговоренный к пятилетнему заключению, был немедленно помилован. Причина этого изъятия не выяснена и до сих пор. Но популярности Пашича был нанесен жестокий удар, долгое время казавшийся непоправимым. Пашича обвиняли в отступничестве и даже в предательствах. Припомнили его "своевременный" побег во время зайчарской буны. Если обвинение в предательствах осталось, по меньшей мере, недоказанным, то несомненным был, во всяком случае, факт уклончиво-осторожного поведения на суде. В противоположность мужественно-непримиримым заявлениям Протича, Пашич тщательно подчеркивал возможность компромисса между радикальной партией и Обреновичами. Друзья Пашича, и среди них первым Протич, объясняли помилование стремлением Милана искусственно выделить из радикальной партии опаснейшего врага и, скомпрометировав его в общественном мнении, сделать политически безвредным. Цель эта была, во всяком случае, достигнута - по крайней мере, на время. Против Пашича началась жестокая агитация в его собственной партии. Стало выделяться младорадикальное крыло, объявившее войну политике компромиссов и Пашичу, как ее злому вдохновителю. В течение двух-трех следующих лет Пашич стал политической невозможностью.
В 1901 году Александр женится на Драге и высылает Милана из Сербии, при чем пограничным солдатам отдано распоряжение стрелять в отставного монарха, если он попытается вернуться. А в апреле 1903 года - после новых coups d'etat, политических манифестаций и репрессий - офицерский заговор, подготовленный и выполненный в полном согласии с радикальной партией, ставит последнюю кровавую черту под историей династии Обреновичей.
После убийства Александра и Драги, во время новых парламентских выборов 1903 года, антипатия к Пашичу, как отступнику, была еще настолько велика и всеобща, что ни один из округов не решается вставить его имя в свой список кандидатов. И это несмотря на то, что ближайшие друзья его, как Протич, Пачу и Джюрич, оставались неизменно преданы ему, и, освободившись из тюрьмы, Протич в тот же день об руку с Пашичем совершил демонстративную прогулку по улицам Белграда. Пашич, однако, не опускает рук. Он переезжает из округа в округ, не смущается неудачами и достигает, наконец, того, что один из популярных старорадикальных крестьян, Станко Петрович, вносит его в свой список и проводит в депутаты. А через каких-нибудь три года после этого Никола Пашич становится абсолютным властителем Сербии, имя его пишется первым во всех списках, а остальные имена - не только депутатов, но и министров - зависят в первую голову от него.
II
В наших статьях о "Загадке болгарской демократии"* мы пытались вскрыть и объяснить тот факт, что под оболочкой демократии в Болгарии господствует более или менее "просвещенный" абсолютизм в форме личного режима царя Фердинанда. Слабость социального расчленения и примитивность политического развития населения, с одной стороны; полная зависимость внутренней политики от внешней, необходимость постоянно лавировать между аппетитами великих держав, невозможность проводить такую политику через массы, с другой стороны, - таковы причины болгарского "просвещенного абсолютизма", прикрытого и осложненного формами политической демократии. В значительной своей части все это относится и к Сербии. И здесь политика имеет крайне "центростремительный" характер. Но нетрудно понять, что центром этой политики не мог стать король Петр - даже независимо от его личных качеств. Почти вековая борьба двух династий, постоянные заговоры и интриги, бесславное правление Александра Карагеоргиевича, отца короля Петра, затем не менее бесславная эпоха двух Обреновичей, Милана и Александра, постоянные придворные скандалы - в миниатюрной стране, на глазах всего населения, - все это должно было основательно подкопать монархические чувства. Король Петр был призван на трон той партией, которая в течение десятилетий вела непримиримую борьбу с Обреновичами и в этой борьбе сумела собрать вокруг себя большинство населения. Естественно, если руководящая политическая роль досталась не обремененному годами, семьей и долгами швейцарскому обывателю, а той партии, которая сочла нужным возложить на его голову корону. И столь же естественно, если "центростремительный" характер мелкодержавной балканской политики, с ее потаенными ходами и могущественными закулисными влияниями, вручил почти неограниченную власть руководящему политику, выдвинутому старорадикальной партией.
/* См. в этом томе стр. 46 - 53. - Ред.
Но почему именно Пашичу?
Те, которые с преувеличенным пафосом величают Пашича мудрецом и провидцем, вряд ли смогли бы привести хоть одну формулу его мудрости или хоть одно определенное пророчество. Но, с другой стороны, должен же был этот старый политик обладать какой-то незаурядной прозорливостью, каким-то крупным даром ориентировки, если испытующее время не расшатывало, а упрочивало его авторитет.
Правы и те, которые отрицают за Пашичем выдающиеся способности, но правы лишь постольку, поскольку речь идет о способностях активных. Творчество совершенно чуждо сербскому политическому "демиургу". Он не создал ни одной идеи, ни единого плана, ни единой формулы. Он совершенно лишен инициативы. Наоборот, по всей натуре своей, он должен питать органическое недоверие ко всякой инициативе. Он не борец. Участвуя в борьбе, он вносит в нее начало компромисса. Без инициативы, творчества и талантов борца, он был и оставался в политической истории Сербии непоколебимым выжидателем, упорным кунктатором. И в этом заключается его огромная, хотя и чисто пассивная сила.
Активность и боевой темперамент могут поднять человека на политическую высоту там, где в самой жизни заложено начало активности, где инициативе есть на что опереться. А где, как в Сербии, общественное развитие идет крайне медленно и в очень узких рамках, где политические события при всей своей внешней пестроте и даже драматизме будоражат только поверхность и расходятся мелкой рябью, там творческая сила легко разрушает себя самое в бесплодных метаниях из стороны в сторону. То же самое и во внешней политике. В течение нескольких десятилетий внешняя политика Сербии представляла ряд зигзагов, тщетных усилий и обманутых надежд. В этих условиях - внутреннего застоя и внешних разочарований - политические индивидуальности быстро изнашиваются и репутации скоро гибнут. Беда Сербии состояла не в отсутствии плана, а в отсутствии силы. Политик с планом оказывался неизменно обанкротившимся в тот момент, когда обнаруживался недостаток силы для осуществления его плана. Пашич был и оставался политиком без плана, реалистическим скептиком, цепким и по-мужицки хитрым выжидателем. Логика политического развития или, вернее, застоя была за него. Он побеждал одного своего соперника за другим. Не в открытой борьбе побеждал, - для этого у него не было никаких данных, - а преодолевал своей неутомимой пассивной настойчивостью. Людей с инициативой он сам подталкивал на первые места, где они быстро обманывали возбужденные ими надежды и выходили в тираж. А то, что оставалось в их замыслах осуществимого, Пашич неизменно делал своим достоянием. Он стал политическим собирателем. Что можно было осуществить, он осуществлял, дав предварительно инициаторам время свернуть себе шею. Так он поступал и с соперниками внутри партии, и с противниками из другого политического лагеря. В безвыходные дни аннексионного кризиса он образовал коалиционное министерство и во главе его поставил наиболее авторитетную и декоративную фигуру среди напредняков, Стояна Новаковича. Отлично понимая, что плоды лондонских мирных переговоров окажутся гораздо ниже сербских ожиданий, он того же Новаковича поставил во главе "мирной" делегации. Он не боится выдвигать своих противников на видные места; но он не боится и спихнуть противника крепким мужицким пинком сзади, - если созрел час. В августе этого года, когда балканский союз был уже готовым фактом и открывались серьезные перспективы успеха, Пашич счел своевременным снова занять пост министра-президента. Но Марко Трифкович, поставленный раньше во главе правительства на время неопределенного положения, совсем не обнаруживал охоты посторониться в такой торжественный час. Тогда Пашич напечатал, в партийно-правительственной "Самоуправе", следовательно в официозе самого Трифковича, извещение, что министр-президент подал в отставку, которая и будет принята. Трифкович прочитал, сперва изумился, затем понял и - подал в отставку. Отставка была, разумеется, принята. Пашич снова взял открыто бразды в свои руки.
Сейчас он в апогее своего влияния. О его прозорливости и особенно о его хитрости сложились уже целые циклы легенд. Ненависть к нему постепенно притупилась даже в самых заклятых врагах его, какими долго были младорадикалы. Он всех приучил к себе, заставил понять и признать свою необходимость. Со старорадикальной партией, накопленный опыт которой он воплощает в себе, он связан нерасторжимой связью. Он знает человеческий материал своей партии, как никто, и это позволяет ему быть истинным ловцом человеков. Он умеет ладить и с врагами, умиротворять личные страсти, примирять и заставлять совместно работать.
Эта политика компромиссов, сделок и упорного выжидания, которую можно формулировать одним словом "образуется", отражает целую эпоху в развитии Сербии, - эпоху слабости, метаний и унижений. Балканская война завершила эту эпоху и открыла новую. Война стала возможной только на основе хотя бы временной и хотя бы военной только федерации балканских государств. А подведение итогов войны слишком ясно показывает балканским народам, и в первую голову Сербии, полную невозможность для них существовать иначе, как в постоянной экономической и политической федерации. Пашич развертывает сейчас все свое искусство в закулисных переговорах с Австрией и в умиротворении воинствующей партии внутри страны, - в какой мере удастся ему то и другое, покажет завтрашний день. Но и самые большие успехи на этом пути могут иметь уже только временное и ограниченное значение. Больших успехов можно достигнуть только на пути борьбы за балканскую демократическую федерацию.
Все прошлое Пашича свидетельствует, что эта задача, требующая инициативы, размаха и творческой смелости, ему не по плечу. Нужны новые люди, другой психологической складки и иного политического закала.
"Киевская Мысль" NN 346 и 349,
14 и 17 декабря 1912 г.