Когда я, в октябре 1914 года, приехал во Францию, я застал французское социалистическое и синдикальное движение в состоянии глубокой шовинистической деморализации. В поисках революционеров, со свечей в руке, я познакомился с Монаттом и Росмером. Они не поддались шовинизму. Так возникла наша дружба. Монатт считал себя анархистом-синдикалистом. Но несмотря на это, он был мне неизмеримо ближе французских гедистов, игравших плачевную и постыдную роль. Кашены тогда изучали черные ходы в министерства третьей республики и союзные посольства. В 1915 году Монатт вышел, хлопнув дверью, из административной комиссии всеобщей конфедерации. Выход из синдикального центра был по существу ни чем иным, как расколом. Но Монатт считал, и вполне правильно, что основные исторические задачи пролетариата стоят выше единства с шовинистами и лакеями империализма. В этом Монатт был верен лучшим традициям революционного синдикализма.
Монатт был одним из первых друзей октябрьского переворота. Правда, в отличие от Росмера, он долго оставался в стороне. Это вообще отвечает, как я убедился впоследствии, характеру Монатта: оставаться в стороне, выжидать и критиковать. Иногда это абсолютно неизбежно. Но, как основная линия поведения, это превращается в сектантство, очень родственное прудонизму, но не имеющее ничего общего с марксизмом.
Когда французская социалистическая партия превратилась в коммунистическую, мне приходилось с Лениным десятки раз говорить о том, тяжелом наследстве, которое получил Интернационал в лице вождей типа Кашена, Фроссара и прочих героев Лиги Прав Человека, франкмасонов, парламентариев, карьеристов и болтунов. Один из наших разговоров я, помнится, приводил уже в печати. - "Хорошо бы прогнать, - говорил Ленин, - всех этих флюгеров и привлечь в партию революционных синдикалистов, боевых рабочих, людей, действительно преданных делу рабочего класса... А как Монатт?.." - Монатт, конечно, был бы в десять раз лучше Кашена и ему подобных, - отвечал я, - но Монатт не только продолжает отрицать парламентаризм, но не понял до сих пор значения партии". Ленин был изумлен. - "Не может быть? Не понял значения партии после Октябрьской революции? Это опасный симптом".
Я вел с Монаттом переписку, приглашая его в Москву. Монатт уклонялся. Согласно своей природе, он и тут оставался в стороне и выжидал. К тому же ему не нравилась французская партия. В этом он был прав. Но вместо того, чтоб помочь преобразовать ее, он выжидал. На IV-м конгрессе удалось, наконец, сделать первый серьезный шаг к очищению французской компартии от франкмасонов, пацифистов и охотников за мандатами. Монатт вступил в партию. Разумеется, это отнюдь еще не означало в наших глазах, что Монатт полностью стал на позицию марксизма. 23-го марта 1923 года я писал в "Правде": "Вступление в партию нашего старого друга Монатта было для нас большим праздником: люди такого закала нужны революции. Но было бы, разумеется, неправильно оплачивать сближение ценой идейной неясности". В этой статье я подвергал критике схоластику Лузона насчет взаимоотношения между классом, синдикатами и партией. В частности, я разъяснял в этой статье, что довоенный французский синдикализм был зародышем коммунистической партии; что из этого зародыша уже получился младенец, и что если младенец болен корью или рахитом, то его надо питать и лечить, но нелепо мечтать о том, чтоб младенец снова вернулся во чрево матери. Кстати сказать, доводы моей статьи 1923 года, превращенные в карикатуру, служат до сего дня главным оружием против Монатта в руках Монмуссо и других воителей против троцкизма.
Монатт вступил в партию. Но едва он начал осматриваться в ней и привыкать к более широкому помещению, чем маленькая часовня на Кэ Жемап, как на него обрушился государственный переворот в Интернационале. Заболел Ленин. Началась борьба против "троцкизма" и зиновьевская "большевизация". Монатт не мог подчиниться карьеристам, которые, опираясь на штаб московских эпигонов и располагая неограниченными материальными средствами, действовали интригой и клеветой. Монатт оказался вне партии. Этот эпизод, очень крупный, но все же лишь эпизод, имел решающее значение в политическом развитии Монатта. Он решил, что его короткий опыт в партии полностью подтвердил его анархо-синдикалистские предрассудки против партии вообще. Монатт стал настойчиво возвращаться на покинутые позиции. Он начал искать амьенскую хартию. Для этого ему пришлось повернуться лицом назад. Опыт войны, опыт Октябрьской революции, опыт мирового синдикального движения для него пропал почти бесследно. Монатт стоял в стороне и выжидал. Чего? Нового амьенского конгресса. В течение этих лет я не имел, однако, возможности следить за регрессивной эволюцией Монатта: русская оппозиция жила в кольце блокады.
Из всей сокровищницы теории и практики мировой борьбы пролетариата Монатт извлек только две идеи: автономию синдикатов и единство синдикатов. Эти два чистых принципа он вознес над греховной реальностью. На автономии и единстве он основал свой журнал и Синдикалистскую Лигу. Увы, обе эти идеи пусты, каждая из них похожа на дыру в кольце. Кольцо может быть сделано из железа, из серебра или из золота. Монатту до этого дела нет. Кольцо всегда стесняет деятельность синдикатов. Монатта интересует только дыра автономии.
Столь же пуст и второй священный принцип: единство. Во имя его Монатт выступал даже против разрыва англо-русского комитета, несмотря на то, что Генеральный Совет британских тред-юнионов предал всеобщую стачку. То, что Сталин, Бухарин, Кашен, Монмуссо и прочие поддерживали блок с штрейкбрехерами, пока эти последние не дали им пинка, нисколько, разумеется, не умаляет ошибки Монатта. По приезде заграницу, я сделал попытку выяснить читателям "Ля революсион пролетариен" преступный характер этого блока, последствия которого несет европейское рабочее движение до сего дня. Монатт не напечатал моей статьи. Да и как же иначе? Ведь я покушался на священное синдикальное единство, которое покрывает все вопросы и разрешает все противоречия...
Когда стачечники наталкиваются на противодействие штрейкбрехеров, они их выбрасывают из своей среды, нередко наделяя тумаками. Если штрейкбрехеры принадлежали к синдикату, их первым делом вышвыривают из его рядов, немало не заботясь о священном принципе единства. Против этого, конечно, не будет возражать и Монатт. Но совсем иное дело, когда речь заходит о синдикальной бюрократии и об ее верхушке. Генеральный Совет состоит не из темных и нередко голодных штрейкбрехеров. Нет, это очень сытые и опытные изменники, которые оказались в известный момент вынуждены встать во главе всеобщей стачки, чтобы тем скорее и вернее обезглавить ее. Они действовали заодно с правительством, предпринимателями и с попами. Казалось бы, что вожди советских профессиональных союзов, которые находились в политическом блоке с Генеральным Советом, должны были немедленно, открыто, беспощадно порвать с ним в этот момент пред лицом обманутых им и преданных рабочих масс. Но тут Монатт встает на дыбы: нельзя нарушать синдикальное единство. Поразительным образом он забывает, как он сам нарушил это единство в 1915 году, выйдя из состава шовинистического Генерального Совета Конфедерации.
Надо сказать прямо: между Монаттом 1915 года и Монаттом 1929 года - целая пропасть. Самому Монатту кажется, что он остается верен себе. Формально это до некоторой степени так и есть. Монатт повторяет некоторые старые формулы. Но он целиком игнорирует опыт последних пятнадцати лет, более богатых содержанием, чем вся предшествующая история человечества. Пытаясь вернуться на старые позиции, Монатт не замечает, что их давно уж нет. Какого вопроса не коснись, Монатт глядит назад. Ярче всего это видно на вопросе о партии и государстве.
Не так давно Монатт обвинил меня в том, что я недооцениваю "опасность" государственной власти. Этот упрек не нов. Он ведет свою родословную от борьбы Бакунина против Маркса и обнаруживает неправильное, противоречивое и в основе своей, не пролетарское, отношение к вопросу о государстве.
За вычетом одной страны, государственная власть во всем мире находится в руках буржуазии. В этом и только в этом состоит опасность государственной власти с точки зрения пролетариата. Историческая задача его состоит в том, чтобы вырвать власть, это важнейшее орудие порабощения, из рук буржуазии. Коммунисты не отрицают трудностей и опасностей, связанных с диктатурой пролетариата. Но разве это хоть на йоту уменьшает необходимость овладения властью? Если бы пролетариат в целом был уже охвачен стремлением завладеть властью, или уже завладел бы ею, те или другие предостережения синдикалистов можно бы понять. В своем Завещании Ленин, как известно, особо предупреждал против злоупотребления революционной властью. Борьбу против искажений диктатуры пролетариата ведет русская оппозиция не первый день, отнюдь не нуждаясь для этого в заимствованьях из арсеналов анархизма. Но в буржуазных странах беда пока что состоит в том, что подавляющее большинство пролетариата не понимает как следует быть опасностей буржуазной власти. Своей постановкой вопроса синдикалисты, не желая того, содействуют пассивному примирению рабочих с государством капитала. Когда синдикалисты напевают рабочим, придавленным буржуазной властью, свои предостережения насчет "опасности" власти для пролетариата, то они играют чисто реакционную роль. Буржуазия охотно повторит по адресу рабочих: не прикасайтесь к государственной власти, так как это очень опасный для вас инструмент. Коммунист, со своей стороны, скажет рабочим: трудности и опасности, вырастающие для пролетариата на другой день после завоевания власти, мы будем учиться преодолевать на почве опыта. Но сейчас главная опасность состоит в том, что наш классовый враг держит в руках власть и направляет ее против нас.
В современном обществе есть только два класса, которые способны держать в своих руках государственную власть: это капиталистическая буржуазия и революционный пролетариат. Мелкая буржуазия давно уже утратила экономическую возможность руководить судьбами современного общества. Иногда, в припадке отчаяния, мелкая буржуазия поднимается на завоевание власти даже с оружием в руках, как было в Италии, в Польше и в других странах. Но фашистские восстания приводят только к тому, что новая власть лишь в более обнаженной и беспощадной форме становится орудием финансового капитала. Вот почему наиболее законченные идеологи мелкой буржуазии боятся государственной власти, как таковой. Они ее боятся в руках крупной буржуазии, ибо последняя душит и разоряет мелкую буржуазию. Они ее боятся и в руках пролетариата, ибо она подрывает все условия привычного им существования. Наконец, они боятся государственной власти в своих собственных руках, ибо из этих бессильных рук она непременно должна перейти либо в руки финансового капитала либо в руки пролетариата. Вот почему анархисты не видят революционной проблемы государственной власти, ее исторической роли, а видят только "опасности" государственной власти. Анархисты-антигосударственники являются наиболее законченными, и последовательными и потому наиболее безнадежными выразителями безвыходности мелкой буржуазии.
Да, опасности власти существуют и при режиме диктатуры пролетариата. Но сущность этих опасностей состоит в том, что власть может снова вернуться в руки буржуазии. Наиболее яркой и известной формой государственной опасности является бюрократизм. Но в чем его суть? Если бы просвещенная рабочая бюрократия могла довести общество до социализма, т. е. до ликвидации государства, то мы примирились бы с таким бюрократизмом. Но суть бюрократизма имеет прямо противоположный характер: отделяясь от пролетариата, возвышаясь над ним, бюрократия подпадает под влияния мелкобуржуазных классов и может, таким образом, облегчить возвращение власти в руки буржуазии. Другими словами, опасность государственной власти при диктатуре пролетариата сводится в последнем счете к тому, что пролетариат может снова сдать власть буржуазии.
Не менее важен, однако, вопрос об источниках бюрократической опасности. Было бы в корне ошибочно полагать, что бюрократизм вырастает только или главным образом из факта завоевания власти пролетариатом. Нет, это не так. В капиталистических государствах самые чудовищные формы бюрократизма мы наблюдаем именно в профессиональных союзах. Достаточно взглянуть на Америку, Англию и Германию. Амстердам есть мощная международная организация профессиональной бюрократии. На ней сейчас держится все здание капитализма, особенно в Европе, и прежде всего в Англии. Если бы не бюрократия тред-юнионов, полиция, армия, суды, лорды и монархия оказались бы жалкими игрушками пред лицом пролетарских масс. Бюрократия тред-юнионов является позвоночником британского империализма. Ею держится буржуазия не только у себя дома, но и в Индии и других колониях. Нужно было бы совсем ослепнуть, чтобы сказать английским рабочим: остерегайтесь опасностей власти и помните, что ваши синдикаты являются противоядием против государственной опасности. Марксист скажет английским рабочим: тред-юнионная бюрократия является главным орудием вашего порабощения буржуазным государством. Надо вырвать власть из рук буржуазии. А для этого надо опрокинуть ее главную агентуру, т. е. тред-юнионную бюрократию. В скобках: поэтому особенно преступен был блок Сталина со штрейкбрехером Перселем.
На примере Англии особенно ясно видно, как нелепо принципиально противопоставлять синдикальную организацию государственной. В Англии более, чем где бы то ни было, государство держится на спине рабочего класса, составляющего подавляющее большинство населения страны. Механика такова, что тред-юнионная бюрократия непосредственно опирается на рабочих, а государство через посредство тред-юнионной бюрократии.
До сих пор мы не говорили о рабочей партии, которая в Англии, классической стране синдикатов, является только политической перелицовкой той же тред-юнионной бюрократии. Одни и те же вожди руководят синдикатами, предают всеобщую стачку, ведут избирательную кампанию и заседают потом в министерстве. Рабочая партия и тред-юнионы - не два принципа, а только техническое разделение труда. Совместно они являются основной опорой владычества британской буржуазии. Нельзя опрокинуть это последнее не опрокинув нынешнюю лейбористскую бюрократию. Достигнуть же этого можно не путем противопоставления абстракции "синдиката" абстракции "государства", а путем действенного противопоставления коммунистической партии лейбористской бюрократии во всех областях общественной жизни: в тред-юнионах, в стачках, в рабочей партии, в избирательной кампании, в парламенте и у власти. Основная историческая задача подлинной партии пролетариата состоит в том, чтобы встав во главе рабочего класса, и синдицированного и несиндицированного, вырвать власть из рук буржуазии и тем нанести настоящий удар "государственной опасности".
Л. Троцкий.
Константинополь, - октябрь 1929 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 7.