Речь Сталина на совещании хозяйственников 23 июня представляет исключительный интерес. Не потому, что в ней есть какие-либо глубокие обобщения, широкие перспективы, точные итоги, ясные практические указания. Ничего этого нет. Коротенькие, как всегда, мысли, сознательно двусмысленные формулировки, чтоб можно было повернуть так или иначе, переваливание вины на исполнителей, полная несогласованность выводов с посылками, - все эти качества и черты бюрократической несостоятельности проникают речь Сталина насквозь. Но сквозь путанную ткань речи пробиваются факты, которых нельзя дальше замалчивать. Эти факты придают речи ее подлинный политический смысл. Если освободить его от шелухи, то получится следующее: "Левая оппозиция и на этот раз оказалась права. Все ее предупреждения оправдались. А мы, бюрократы, с нашей грубой бранью и с нашими репрессиями против оппозиции оказались в дураках". Сталин, разумеется, выражал эти мысли иными словами. Он, конечно, продолжал громить "троцкизм" чугунными банальностями. Но не бюрократическая логика Сталина интересует нас, а диалектика хозяйственного процесса, которая могущественнее самого могущественного бюрократического недомыслия.
ПЯТИЛЕТКА В ЧЕТЫРЕ ГОДА
Мы узнаем из речи, что выполнение промышленного плана представляет "пеструю картину". Есть отрасли, давшие за пять месяцев превышение на 40% против соответственного периода прошлого года, есть отрасли, выросшие на 20 - 30% и есть, наконец, отрасли, давшие лишь 6 - 10% прироста и ниже того. Как бы вскользь Сталин отмечает, что к последней категории относится угольная промышленность и черная металлургия, т. е. подлинная база индустриализации. Каково соотношение разных частей хозяйства между собою? На этот счет ответа нет. Между тем от ответа на этот вопрос зависит судьба пятилетнего плана. При неправильном расчете частей строящийся дом может завалиться на третьем или четвертом этаже. При неправильном планировании и, что еще важнее, при неправильном регулировании плана в процессе его выполнения, кризис может развернуться под самый конец пятилетки и создать непреодолимые затруднения для использования и развития ее несомненных успехов. Между тем тот факт, что тяжелая промышленность вместо 30 - 40% показала только 6% роста, "а то и меньше того", Сталин перекрывает ничего не говорящей пошленькой фразой: "картина пестрая".
Из той же речи мы узнаем, что "в ряде предприятий и хозяйственных организаций давно уже (!) перестали считать, калькулировать, составлять обоснованные балансы доходов и расходов". Читая эти строки, не веришь глазам: как так? В чем же тогда состоит руководство промышленностью, если ее эффективность не измеряется и не проверяется все более и более точным образом? Мы узнаем далее, что "режим экономии... рационализация производства давно уже (!) вышли из моды". Да взвешивает ли оратор собственные слова? Не звучат ли они каким-то чудовищным поклепом на советское хозяйство и, прежде всего, беспощадным обвинением по адресу его верховного руководства? "Это факт, - продолжает Сталин, - что за последнее время себестоимость на целом ряде предприятий стала повышаться". Мы знаем, что означают у Сталина такие словечки, как "кое-где", "на целом ряде предприятий". Это значит, что оратор боится фактов, смазывает и преуменьшает их. Под словами "на целом ряде предприятий" скрывается тяжелая промышленность: давая 6% повышения, вместо 40%, она в то же время гонит вверх себестоимость, подрывая таким образом возможность своего дальнейшего роста. При этом оказывается, вдобавок, что калькуляция заброшена, а рационализация вышла из моды. Не напрашивается ли тревожный вывод, что действительное положение еще более мрачно, чем рисует оратор?
Как же могло это случиться? Почему и как учет и расчет оказались заброшены? Сталин молчит об этом. С какого времени стены хозяйственного плана возводятся не по отвесу, а на глаз? Со свойственной ему точностью Сталин отвечает: "давно уже". Как же руководители не доглядели? Сталин молчит. Мы ответим за него. Калькуляция, которая не была идеальной и ранее, ибо советское государство только начинало учиться производить расчеты в общегосударственном масштабе, оказалась вовсе отброшена с того времени, как бюрократическое руководство подменило марксистский анализ хозяйства и гибкое регулирование голым административным подстегиванием. Коэффициенты роста стали вопросом бюрократического престижа. До калькуляции ли тут? Героем оказывался тот директор или председатель треста, который "выполнил и перевыполнил" план, ограбив бюджет и подложив мину, в виде плохого качества продукции, смежным отраслям хозяйства. Наоборот, хозяйственник, который старался правильно сочетать все элементы производства, но не выгонял священных бюрократических рекордов, попадал сплошь да рядом в разряд штрафных. Теперь мы слышим от Сталина, что в промышленности имеется "бумажная непрерывка", "бумажные успехи", "бумажная", т. е. лживая отчетность. Разве же оппозиция не предупреждала в каждом номере нашего Бюллетеня, что голый административный нажим гораздо скорее способен подогнать под приказы отчетность, чем само производство: казенные цифры гибче стали и угля. Разве не писали мы десятки раз, что Сталин, чем дальше, тем больше ведет пятилетку с потушенными фонарями? Это объявлялось, конечно, контрреволюционной клеветой. Все тупицы, все проходимцы кричали о "пораженчестве" левой оппозиции. Но что же значит фраза: "давно уже перестали считать, калькулировать", как не то, что аппаратчики потушили фонари? Если давно, то почему молчал столь долго главный механик? Ведь мы уже два года пишем о потушенных фонарях. Спрашивается: можно ли более ярко, более категорически расписаться в своей несостоятельности? Не ясно ли, что перевод пятилетки на четыре года был актом самого легкомысленного авантюризма?
Основной вывод совершенно точно указан в проекте платформы интернациональной оппозиции. "Административная погоня за "максимальными" темпами должна быть заменена выработкой оптимальных (наиболее выгодных) темпов, обеспечивающих не показное выполнение сегодняшнего приказа, а устойчивый рост хозяйства на основах динамического равновесия, при правильном распределении внутренних средств и широком плановом использовании мирового рынка".
ВОПРОС О РАБОЧЕЙ СИЛЕ
Сталин сообщает, впервые с такой ясностью, что выполнение плана упирается в недостаток не только квалифицированных рабочих, но живой рабочей силы вообще. Факт на первый взгляд может показаться невероятным. Русская деревня заключала в себе искони огромные явные и скрытые резервы избыточного населения, которое ежегодно, к тому же, возрастало на сотни тысяч душ. Рост совхозов, коллективизация и механизация сельского хозяйства должны были естественно увеличить число выходцев из деревни. Угроза шла, казалось, по линии образования гигантской резервной армии труда. Но нет, оказывается, что тяга крестьян в города совершенно прекратилась. Не потому ли, что исчезло противоречие между городом и деревней? Ведь на третьем году пятилетки мы "вступили в социализм". Но нет, в последней речи Сталина мы ничего не слышим об осуществлении социализма. Оратор стал гораздо скромнее и ограничился глухой ссылкой на улучшение положения крестьянской бедноты. Самого факта мы не думаем оспаривать. Однако, для объяснения приостановки притока людей из деревни он совершенно недостаточен. Неужели же условия жизни свыше ста миллионов крестьян изменились так радикально, что города потеряли для них свою притягательную силу? Это можно было бы допустить только при том предположении, что одновременно положение городских рабочих не повышалось за это время, а стояло на месте, или даже понижалось. Сталин подводит нас к этому тяжелому выводу вплотную, не называя его, однако, по имени. Главное место в его речи отводится тому факту, что промышленность подрывается текучестью рабочей силы, "всеобщим" движением из предприятия в предприятие. В то время, как приток из деревни в город совершенно прекратился, текучесть внутри промышленности, а отчасти и вон из промышленности, чудовищно возросла. Сталин сообщает нам, что на большинстве предприятий состав рабочих изменяется "в продолжение полугодия или даже квартала по крайней мере на 30 - 40%". Цифра эта, которая показалась бы невероятной, если б исходила не от Сталина, выглядит особенно угрожающе, если принять во внимание ту административную борьбу, которую профсоюзная бюрократия вместе с партийной и советской, вела против текучести за последние годы. Пословица говорит "от добра добра не ищут". Рост текучести означает, что в условиях, сложившихся на третьем году пятилетки, рабочим массам не по себе.
Главную причину текучести бюрократия усматривает в неправильной системе заработной платы, в ее чрезмерной уравнительности. Как бы ни решать этот вопрос - мы вернемся к нему ниже, - сам по себе он ни в какой мере не исчерпывает проблемы текучести. Если в течение полугодия и даже квартала рабочие предприятия обновляются "по крайней мере на 30 - 40%", то это значит, что в состоянии вечного переселения находятся не только квалифицированные верхи, но вся рабочая масса в целом. По словам Сталина рабочий ставит себе целью "подработать немного и потом уйти куда-либо в другое место искать счастья". Здесь-то, в этой благодушной, а по существу трагической фразе, Сталин, не замечая того, подходит к основному пороку пятилетнего плана: к грубому нарушению экономического равновесия в ущерб рабочим. Воздвигаются гигантские электростанции, заводы, выбрасываются большие количества машин, тракторов, коллективизируется деревня, а пролетарии, которые должны составлять основной стержень всего этого гигантского процесса, кочуют в это время с места на место в поисках "счастья". Нет, приток рабочей силы из деревень в города прекратился не потому, что крестьянство достигло какого-то идеального благополучия, а потому, что положение рабочих - надо это сказать честно, ясно, открыто - чрезвычайно ухудшилось за последний период.
Проект платформы интернациональной левой оппозиции гласит: "Уровень жизни рабочих и их роль в государстве - высший критерий социалистических успехов". Если б сталинская бюрократия под этим углом зрения подходила к задачам планирования и живого регулирования хозяйства, она не получала бы каждый раз жестокой осечки, не вынуждена была бы вести политику расточительных зигзагов, и не стояла бы перед лицом политических опасностей.
Платформа русской оппозиции предупреждала пять лет тому назад: "Меньшевики, агенты буржуазии в рабочей среде, злорадно указывают на материальные невзгоды наших рабочих, стремясь противопоставить пролетариат советскому государству и привести рабочих к восприятию буржуазно-меньшевистского лозунга "назад к капитализму". Самодовольный чиновник, который видит "меньшевизм" в постановке оппозицией ребром вопроса о материальном положении рабочих, тем самым оказывает лучшую услугу меньшевизму, явно толкая рабочих под его желтое знамя".
Не надо себя обманывать: физические кочевания рабочих могут стать предпосылкой политических кочеваний.
СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ЭНТУЗИАЗМ И СДЕЛЬЩИНА
Новая программа Сталина на 9/10 сводится к восстановлению сдельной заработной платы. Все остальное пока имеет крайне неопределенный характер, а отчасти служит лишь для маскировки поворота вправо. Самый поворот Сталин, как полагается, ставит в зависимость от "новой эпохи" и "новых задач", требующих "новых методов". Но это уже слишком грубое очковтирательство. На целом ряде вопросов мирового рабочего движения обнаружилось, что повороты сталинской бюрократии вовсе не вытекают из изменений мировой обстановки, наоборот, обычно идут наперекор этим изменениям, вытекая из предшествующих ошибок самой бюрократии. То же самое мы видим и на этот раз. Нам объявили, что с третьим годом пятилетки Советский Союз вступил в социализм. Если это верно, то отсюда несомненно вытекает тенденция к постепенному уравнению заработной платы. Эта тенденция должна была бы еще более оправдываться и поддерживаться социалистическим соревнованием и ударничеством. Как ни нелепо это звучит, но ведь именно нас, левую оппозицию, сталинская бюрократия обвиняла в неверии в социалистический энтузиазм русских рабочих. По инерции и для сохранения преемственности со вчерашним днем Сталин и теперь повторяет пустые формулы бюрократического идеализма. "Не забудьте, - говорит он, - что громадное большинство рабочих приняло эти требования советской власти (насчет дисциплины, напряженной работы, соревнования, ударничества) с большим подъемом и выполняет их геройски". Но если все это верно, если мы вступили в социализм, если "громадное большинство" (заметьте: громадное большинство!) рабочих выполняет свои задачи "с большим подъемом" и даже "геройски", то спрашивается: почему то же самое "громадное большинство" бродит с завода на завод в поисках счастья? И почему именно теперь, после всех достигнутых успехов, приходится переходить на сдельщину, которая все же есть один из наиболее злостных методов капиталистического подстегивания рабочей силы?
"Принцип левой оппозиции: высказывать то, что есть", гласит наш проект платформы. Пролетарской революции не нужен бюрократический маргарин идеализма. Нам нужна правда. Конечно, враги будут злорадствовать по поводу мрачных сторон этой правды. Конечно, они будут хвататься за отдельные стороны нашей критики, как они хватаются сейчас за отдельные места сталинских саморазоблачений. Когда враги пользуются кусочками правды, чтобы соединить их в систему лжи, это не страшно. Но когда сами рабочие не знают правды и не знают, где искать ее, это может иметь роковые последствия.
Героический энтузиазм может охватывать массы в течение сравнительно коротких исторических периодов. Небольшое меньшинство способно проявлять энтузиазм в течение целой исторической эпохи: на этом основана идея революционной партии, как отбора лучших элементов класса. Социалистическое строительство есть задача десятилетий. Обеспечить ее разрешение можно только систематическим повышением материального и культурного уровня масс. Это есть главное условие, более важное, чем срочный успех Днепростроя, Турксиба, Кузбаса и пр. Ибо при упадке физической и моральной энергии пролетариата все гигантские начинания могут оказаться не доведенными до конца.
Сталин потчует своих слушателей голыми ссылками на Маркса и Ленина, которые-де учили, что дифференцированная, не уравнительная заработная плата неизбежна при переходе к социализму. Завтра Сталин будет цитировать Маркса и Ленина в доказательство того, что при переходе к социализму мелкий товаропроизводитель-крестьянин неизбежно выделяет из себя кулачество. Эти общие истины бесспорны. Именно мы об них напоминали во время "головокружения", которое, увы, не закончилось еще и сейчас. Но ведь именно сталинская бюрократия, в противовес нам, поставила практической задачей ликвидировать кулака, т. е. дифференциацию крестьянства, в пределах пятилетки, сведенной к четырем годам. Ведь сталинская бюрократия, в противовес нам, утверждала, что основные трудности на пути к социализму преодолены, что мы уже вступили в социализм, что осуществление пятилетки автоматически улучшает положение рабочих, и что пятилетку можно "перевыполнить" в четыре года. Откуда же и почему так остро стал вопрос о сдельщине к концу третьего года? Вот вопрос, которого не может не задавать себе каждый мыслящий рабочий.
7 июля "Правда" привела из органа Наркомтруда следующие строки: "Развитие техники и увеличение роли транспорта, электрификация и т. д. сокращает область труда, где возможна сдельщина". Казалось бы, перед нами марксистская истина. Но "Правда" называет эту истину "троцкистским утверждением". Этот курьезный конфликт между официозом Наркомтруда и официозом ЦК объясняется тем, что N 2 "Вопросов труда" вышел до речи Сталина, а N 185 "Правды" вышел через два дня после этой речи. Почему же, однако, "Правде" пришлось и в этом вопросе истину марксизма превращать в "троцкистскую" ересь? Потому что новый поворот Сталина вырос вовсе не из развития социалистического строительства, а из острого противоречия между ложным курсом бюрократии и жизненными потребностями хозяйства.
Сдельная плата принципиально не противоречит условиям переходного советского хозяйства; было бы нелепым доктринерством возражать против этого. Но резкий поворот в сторону сдельщины и чрезвычайное усугубление ее капиталистических черт, ныне, летом 1931 года, на исходе третьего года пятилетки, после непрерывных успехов, после того, как мы "вошли в социализм", представляет чрезвычайный удар по рабочим, как материальный, так и моральный. Немудрено, если газетные вьюны и хамелеоны вынуждены отрекаться от элементарных марксистских положений в области зарплаты, чтоб хоть как-нибудь, хоть на один лишний день прикрыть тяжкий удар по иллюзиям.
Что старые методы оплаты труда были плохи во всех отношениях, в этом для нас давно уже не было сомнений. Нельзя выработать разумную, жизненную, прогрессивную систему заработной платы без участия самих масс. Профсоюзная бюрократия ничуть не лучше всякой другой. Коллективные договора и тарифные сетки вырабатываются в канцеляриях и навязываются рабочим, как и все прочие решения непогрешимого центра. Без возрождения рабочей демократии правильная политика заработной платы абсолютно неосуществима. "Коллективные договора, - говорит платформа русской оппозиции - должны проходить через действительное, а не показное обсуждение на собраниях рабочих. Оценка работы профсоюзов должна определяться прежде всего степенью ограждения ими экономических и культурных интересов рабочих при данных хозяйственных возможностях. Профсоюзы должны выполнять свое назначение на началах действительной выборности, гласности, подотчетности, ответственности на всех звеньях... В уголовный кодекс должна быть введена статья, карающая, как тяжкое государственное преступление, всякое прямое или косвенное, открытое или замаскированное гонение на рабочего за критику, за самостоятельное предложение, за голосование". Как бичующе звучат сейчас все эти слова!
Но все же острота нынешнего поворота к сдельщине вызвана не недостатками системы оплаты труда, а более глубокой причиной, именно недостатком материальных благ для удовлетворения потребностей рабочих. Неправильный метод планирования, неправильное регулирование плана в процессе выполнения, отсутствие подлинного контроля масс, отсутствие партии, борьба за голую цифру плана во имя престижа, административное подстегивание в три кнута, бахвальство, фанфаронство, удушение критики - все это в совокупности своей привело к неправильному распределению сил и средств и - при чрезвычайно быстром росте числа рабочих - к невыносимому сужению реального фонда заработной платы. Вот почему рабочим стало не по себе. Вот почему они мечутся из одного предприятия в другое. Избыток нажима, при полном окостенении профессиональных союзов, привел к анархической реакции, именуемой текучестью. Сталин приоткрыл завесу над страшными размерами этой реакции. "Мало вы найдете предприятий, - говорит он, - где бы не менялся состав рабочих в продолжение полугодия и даже квартала, по крайней мере на 30 - 40%". Вот каких грозных размеров достигла болезнь, которую так долго бюрократия загоняла внутрь! Переход с завода на завод, из города в город, означает, в свою очередь, громадное непроизводительное расхищение творческих сил, бессмысленную потерю рабочего времени, как на самый переход, так и на болезненный процесс приспособления к новым условиям труда. Такова одна из главных причин низкой производительности труда и высокой себестоимости. Но самая главная опасность текучести - в поисках счастья! - состоит в моральном изнашивании пролетариата.
Усугубление сдельщины само по себе ничего не решает. Оно может лишь выделить слой лучше поставленных рабочих. Стремление создать заводскую аристократию как нельзя больше отвечает тенденциям и приемам сталинской бюрократии. В этой плоскости сдельщина является чисто политическим средством. В качестве панацеи, она завершает эволюцию сталинизма. Традиция большевизма есть традиция борьбы против аристократических каст в рабочем классе. На этой основе воздвигнуто здание диктатуры пролетариата. Программа сталинской бюрократии фатально ведет ее к необходимости опираться на все более привилегированную рабочую аристократию. Здесь скрывается непосредственная политическая опасность для диктатуры пролетариата!
В ПОРЯДКЕ ЕДИНОЛИЧНОГО ОТКРОВЕНИЯ
Новая политика провозглашена так же, как провозглашалась вчерашняя: в порядке единоличного откровения. Мы узнаем от Сталина, что на непрерывную неделю перешли "слишком поспешно, без подготовки соответствующих условий". Каковы получились результаты? Сталин вынужден назвать их: "отсутствие чувства ответственности за работу, небрежное отношение к механизмам, массовая поломка станков и отсутствие стимула к поднятию производительности труда". Сталин обобщает все это в одной фразе: "никто ни за что не отвечает". Убийственное признание. Вернее: самоубийственное признание. "Никто ни за что не отвечает". Это всегда так бывает, когда один хочет отвечать за всех.
Непрерывку ввели слишком поспешно. А кто ее вводил? Генеральный секретариат. Обсуждали ли непрерывную неделю в рабочих массах до ее введения? Ни в малейшей степени. Все было подготовлено келейно. Массы приняли непрерывку "с восторгом", как гласили казенные реляции. А разве сейчас дело происходит иначе? Ведь до вчерашнего еще дня все те бедствия, о которых задним числом говорит Сталин, не находили никакого освещения в печати. Мы уже не раз говорили и писали, что у сталинской бюрократии все идет великолепно за пять минут до того, как начинает идти очень плохо. Перечисляя гибельные последствия бюрократической "непрерывки", Сталин как бы мимоходом касается самого больного и самого опасного вопроса. "Не может быть сомнения, - говорит он, - что наши хозяйственники достаточно хорошо понимают все это. Но они молчат. Почему? Потому, очевидно, что боятся правды. Но с каких пор большевики стали бояться правды?" В этих словах обще-бюрократический и личный сталинский цинизм достигает высшей точки. "С каких пор большевики стали бояться правды?" С тех пор, как тупой, бездушный, безыдейный сталинский аппарат задушил фракцию большевиков-ленинцев. С этих самых пор! Хозяйственники, по Сталину, "боятся правды". Какая вероломная формулировка! Не правды они боятся, а боятся пострадать за правду, ибо Раковский, Сосновский, Муралов, Эльцин, Грюнштейн, Каспарова, Коссиор и с ними сотни и тысячи лучших большевиков - тех самых которые не боятся правды и умеют постоять за нее, - населяют тюрьмы Сталина и места ссылки и высылки. Вот где партийный узел проблемы!
Разгромив левую оппозицию, сталинская бюрократия задушила партию. Нет больше той живой, чуткой, гибкой и упругой организации, которая живет заодно с массой, все видит, все наблюдает, все критикует, все обобщает, своевременно замечает опасности и коллективно вырабатывает новые пути. "Задушив партию, т. е. оставшись без глаз и ушей, - так говорит проект платформы интернациональной левой оппозиции, - центристская бюрократия продвигается ощупью, определяя свой путь под непосредственными толчками классов, мечась между оппортунизмом и авантюризмом". Более того, внутри самого аппарата страх низшего агента перед высшим достиг такого напряжения, когда никто уже не смеет глядеть открыто на факты и передавать наверх то, что подметил. Низшие звенья подпевают и поддакивают высшим, а высшие звенья воспринимают это поддакиванье и подпевание за голос самой жизни. Для разработки путей проведения новой политики созван пленум Центральной контрольной комиссии. Этому событию стараются придать исключительное значение, поелику на этот раз съезжаются не только члены ЦКК, но и представители районных органов и ряда низовых организаций. Другими словами, высшие чиновники тянут себе на подмогу низших чиновников. И те и другие назначены сверху. И те и другие связаны чинопочитанием и круговой порукой. И этот чиновничий собор выдается за высшее выражение демократии.
Неужели же новый крутой поворот политики не оправдает созыва чрезвычайного съезда партии? Но в том то и дело, что режим единоличного откровения (с запозданием, каждый раз, на несколько лет) не мирится с режимом партийной демократии, даже с самым существованием партии. Неужели же "большевики боятся правды?" Имя того большевика, который сейчас больше всего боится правды - Сталин. Иначе он на новом крутом повороте не боялся бы съезда, т. е. партии.
Мы имели за последние месяцы ряд писем, передающих ряд бесед, в частности и с партийными бюрократами разной степени окостенения. В большинстве своем это страшно запуганные люди. Они многое видят и понимают, но у них сокрушена воля. Их философия есть философия приспособления. Вот что они нам чаще всего возражают: "Вы говорите о партийном режиме. Он безусловно тяжел. Это сознают все. Но, по-видимому нельзя иначе. Без железной руки мы не одолеем трудностей. Ваша критика ошибок Сталина в общем правильна, и события ее в конце концов подтверждают. Мы вовсе не делаем себе иллюзий насчет Сталина. Да, он звезд с неба не хватает; интеллектуально это средний человек, недостаточно подготовленный теоретически, без широкого кругозора. Все это мы чувствуем нередко на своей спине. Но у него есть незаменимые положительные качества: твердость, упорство, настойчивость. Кроме того, он сросся с аппаратом. А, что бы вы ни говорили, аппарат сейчас - это все". Так говорят очень многие из бюрократов. Им кажется, что удушение партии, как оно ни болезненно само по себе, оправдывается обстоятельствами, а затем... затем придет социализм и все перекроет.
Здесь то и открывается коренная ошибка. Социализм не есть готовая система, которая может выйти в законченном виде из отдельной головы, будь это даже самая гениальная голова. Задачи правильного распределения производительных сил и средств могут быть разрешаемы только путем постоянной критики, проверки, идейной борьбы различных группировок внутри пролетариата. Если мы отвергаем формальную демократию, которая в капиталистическом окружении означает передачу ключей богатому и вооруженному до зубов врагу, то без классовой демократии мы не только не построим социализма, но не удержим и диктатуру пролетариата. Сталинские зигзаги обходятся дорого, и с каждым разом - все дороже. Только безумцы и слепцы могут думать, что социализм можно октроировать сверху, построить бюрократическим путем. Громче, чем когда бы то ни было мы предупреждаем передовых рабочих СССР и всего мира: новый зигзаг Сталина, независимо от того, как он развернется в ближайшее время, неизбежно приведет к новым и еще более острым противоречиям на ближайшем же этапе. Надо начать с возрождения пролетарской демократии. Здесь сейчас решающее звено всей цепи. Надо поставить проблемы хозяйства в их полном объеме на обсуждение партии и профессиональных союзов. Для этого надо, чтоб большевики снова перестали бояться говорить правду. Этого можно достигнуть, лишь сняв оковы с тех, которые боролись и борются за право говорить правду. Надо восстановить левую оппозицию (большевиков-ленинцев) в партии. Надо открыть дискуссию по основным вопросам хозяйства и политики. Надо подготовить новый съезд партии на основах демократии!
15 июля 1931 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 23.