1.
Московский процесс утомил общественное мнение своими сенсационными несообразностями еще прежде, чем был доведен до конца. Всякий средний журналист способен заранее написать текст завтрашней обвинительной речи Вышинского, может быть лишь с меньшим количеством площадных ругательств. Вышинский сочетает с политическим процессом свой личный процесс. В годы революции он был в лагере белых. Переменив после окончательной победы большевиков ориентацию, он долго чувствовал себя униженным и подозреваемым. Теперь он берет реванш. Он может глумиться над Бухариным, Рыковым, Раковским, имена которых он в течение ряда лет произносил с преувеличенной почтительностью. Тем временем господа послы: Трояновский, Майский, Суриц, у которых то же приблизительно прошлое, что у Вышинского, разъясняют общественному мнению цивилизованного человечества, что именно они выполняют заветы Октябрьской революции, тогда как Бухарин, Рыков, Раковский, Троцкий и др. предают ее, как предавали всегда. Все опрокинуто на голову.
Из тех итогов, которые Вышинский должен подвести последней серии процессов, советское государство выступает, как централизованный аппарат государственной измены. Глава правительства и большинство народных комиссаров (Рыков, Каменев, Рудзутак, Смирнов, Яковлев, Розенгольц, Чернов, Гринько, Иванов, Осинский и др.); важнейшие советские дипломаты (Раковский, Сокольников, Крестинский, Карахан, Богомолов, Юренев и др.); все руководители Коминтерна (Зиновьев, Бухарин, Радек); главные руководители хозяйства (Пятаков, Смирнов, Серебряков, Лифшиц и пр.); лучшие полководцы и руководители Красной армии (Тухачевский, Гамарник, Якир, Уборевич, Корк, Муралов, Мрачковский, Алкснис, адмирал Орлов и пр.); наиболее выдающиеся рабочие-революционеры, выдвинутые большевизмом за 35 лет (Томский, Евдокимов, Смирнов, Бакаев, Серебряков, Богуславский, Мрачковский); глава и члены правительства Российской советской республики (Сулимов, Варвара Яковлева); все без исключения главы трех десятков советских республик, т.-е. вожди, выдвинутые движением освобожденных национальностей (Буду Мдивани, Окуджава, Кавтарадзе, Червяков, Голодед, Скрыпник, Любченко, Нестор Лакоба, Файзула Ходжаев, Икрамов и десятки других); руководители ГПУ в течение последних десяти лет, Ягода и его сотрудники; наконец, и это важнее всего, члены всемогущего Политбюро, фактической верховной власти страны: Троцкий, Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Бухарин, Рудзутак, - все они состояли в заговоре против советской власти, даже в те годы, когда она находилась в их руках. Все они, в качестве агентов иностранных держав, стремились разорвать построенную ими советскую федерацию в клочья и закабалить фашизму народы, за освобождение которых они боролись десятки лет.
В этой преступной деятельности премьеры, министры, маршалы и послы неизменно подчинялись одному лицу. Не официальному вождю, нет - изгнаннику. Достаточно было Троцкому пошевелить пальцем, и ветераны революции становились агентами Гитлера и Микадо. По "инструкции" Троцкого, через случайного корреспондента ТАСС, руководители промышленности, транспорта и сельского хозяйства разрушали производительные силы страны и ее культуру. По пересланному из Норвегии или Мексики приказу "врага народа", железнодорожники Дальнего Востока устраивали крушение воинских поездов, и маститые врачи Кремля отравляли своих пациентов. Вот какую поразительную картину советского государства вынужден дать Вышинский на основании разоблачений последних процессов! Но здесь возникает затруднение. Тоталитарный режим есть диктатура аппарата. Если все узловые пункты аппарата заняты троцкистами, состоящими в моем подчинении, почему, в таком случае, Сталин находится в Кремле, а я в изгнании?
Все опрокинуто на голову в этих процессах. Враги Октябрьской революции драпируются ее душеприказчиками, карьеристы бьют себя в грудь, как рыцари идеи, специалисты подлога выступают, как следователи, прокуроры и судьи.
2.
И все же, - говорит человек "здравого смысла", - трудно поверить, чтоб сотни обвиняемых, взрослых и нормальных людей, наделенных к тому же, в значительном числе своем, сильным характером и выдающимся интеллектом, сами на себя возводили зря обвинения в ужасных и отвратительных преступлениях пред лицом всего человечества.
Как часто бывает в жизни, "здравый смысл" оцеживает комаров, но проглатывает верблюдов. Конечно, нелегко поверить тому, что сотни людей сами клевещут на себя. Но разве легче поверить тому, что те же сотни людей совершают ужасающие преступления, которые противоречат их интересам, их психологии, всему делу их жизни? Судить и оценивать надо, исходя из конкретных условий. Свои показания эти люди дают уже после ареста, под дамокловым мечом, когда сами они, их жены, матери, отцы, дети, друзья попадают полностью в когти ГПУ; когда у них нет ни защиты, ни просвета; когда они находятся под нравственным давлением, которое неспособны вынести никакие человеческие нервы. Между тем, те невероятные злодеяния, которые они сами вменяют себе в вину, они совершили - если верить им - в то время, когда были вполне свободны, когда занимали высокие посты, когда у них была полная возможность спокойного размышления, обсуждения и выбора. Разве можно оспаривать, что самая абсурдная ложь под дулом револьвера неизмеримо естественнее, чем цепь бессмысленных преступлений, совершенных по доброй воле? Что более вероятно, спросим мы далее: то ли, что лишенный власти и средств политический изгнанник, отделенный от СССР химической завесой клеветы, одним движением мизинца побуждал в течение ряда лет министров, генералов и дипломатов изменять государству и себе самим во имя неосуществимых и абсурдных целей; или же то, что Сталин, располагая неограниченной властью и неисчерпаемой массой, т.-е. всеми средствами устрашения и развращения, заставлял подсудимых давать показания, которые отвечают его, Сталина, целям?
Чтоб окончательно победить близорукие сомнения "здравого смысла", можно поставить еще один вопрос, последний: что более вероятно, - то ли, что средневековые ведьмы действительно находились в связи с адскими силами и напускали на свои деревни холеру, чуму и падеж скота после ночных консультаций с дьяволом ("врагом народа")?, или же то, что несчастные женщины просто клеветали на себя под каленным железом инквизиции? Достаточно конкретно, жизненно поставить вопрос, чтоб вся постройка Сталина-Вышинского рассыпалась прахом.
3.
Среди бредовых признаний подсудимых есть одно, которое, насколько могу судить издалека, прошло малозамеченным, но которое, даже изолированно взятое, дает ключ не только к загадкам московских процессов, но и ко всему режиму Сталина в целом. Я имею в виду показание д-ра Левина, бывшего начальника кремлевской больницы. 68-летний старик заявил на суде, будто он преднамеренно содействовал смерти Меньжинского, Пешкова (сына Горького), Куйбышева и самого Максима Горького. Профессор Левин не говорит о себе, как о тайном "троцкисте", и никто в этом не обвиняет его; даже прокурор Вышинский не приписывает ему стремления захватить власть в интересах Гитлера. Нет, Левин убивал своих пациентов по приказу Ягоды, тогдашнего начальника ГПУ, который грозил ему в случае неподчинения тяжкими репрессиями. Левин боялся "истребления" своей семьи. Таково буквальное показание, легшее в основу обвинения. Убийство Кирова, совершавшееся, по очереди, всеми "центрами"; планы расчленения СССР; злонамеренные крушения поездов; массовые отравления рабочих, - все это ничто по сравнению с показанием старика Левина. Виновники перечисленных злодеяний руководствовались будто бы жаждой власти, ненавистью, корыстью, словом, каким то подобием личных целей. Левин, совершая самое гнусное из всех преступлений: вероломное убийство доверившихся ему больных, не имел никаких личных побуждений. Наоборот, он "любил Горького и его семью". Он убил сына и отца из страха за свою собственную семью. Он не нашел другого способа спасти своего сына или свою дочь, как согласившись отравить дряхлого писателя, гордость страны. Что же это такое? В "социалистическом" государстве, при "самой демократической" из всех конституций, старый врач, чуждый политических амбиций и интриг, отравляет своих пациентов из страха перед начальником секретной полиции. Организатором преступлений является тот, кому вручена высшая власть для борьбы с преступлениями. Убивает тот, чье призвание состоит в охранении жизни. Убивает из страха.
Допустим на минуту, что все это правда. Что сказать в таком случае обо всем режиме? Левин не случайное лицо. Он лечил Ленина, Сталина всех членов правительства. Я хорошо знал этого спокойного и добросовестного человека. Как у всякого авторитетного врача, у него установились интимные, почти покровительственные отношения с высокими пациентами. Он хорошо знает, как выглядят позвоночники господ "вождей", и как функционируют их авторитарные почки. Левин имел свободный доступ к любому сановнику. Разве не мог он рассказать о кровавом шантаже Ягоды Сталину, Молотову, любому члену Политбюро и правительства? Выходит, что не мог. Вместо того, чтоб разоблачить негодяя из ГПУ, доктор увидел себя вынужденным, в интересах спасения своей семьи, отравлять своих пациентов. Так выглядит в московской судебной панораме сталинский режим на самой своей верхушке, в Кремле, в самой интимной части Кремля, в больнице для членов правительства! Что же в таком случае творится во всей остальной стране?
"Но ведь все это ложь, воскликнет читатель, доктор Левин никого не отравлял! Он просто дал ложные показания под маузером ГПУ". Совершенно правильно, отвечаю я. Но физиономия режима становится от этого еще более зловещей. Если б врач, под угрозами начальника полиции, действительно совершил тяжкое преступление, можно было бы еще, забыв обо всем остальном, сказать: патологический случай, мания преследования, старческое слабоумие, все что угодно. Но нет, показания Левина составляют интегральную часть судебного плана, вдохновленного Сталиным и разработанного прокурором Вышинским совместно с новым начальником ГПУ, Ежовым. Эти люди не побоялись прибегнуть к такого рода кошмарной выдумке. Они не считали ее невозможной. Наоборот, из всех возможных вариантов они выбрали наиболее вероятный, т.-е. наиболее отвечающий условиям, отношениям и нравам. Все участники суда, вся советская пресса, все носители власти молчаливо признали полную правдоподобность того, что начальник ГПУ может любое лицо заставить совершить любое преступление, даже когда это лицо находится на свободе, занимает высокий пост и пользуется покровительством правящей верхушки. Но раз дело обстоит так, то можно ли усомниться хоть на минуту, что всемогущее и всепроникающее ГПУ способно любого заключенного во внутренней тюрьме Лубянки заставить "добровольно" сознаться в преступлениях, которых тот никогда не совершал? Показание доктора Левина - ключ ко всему процессу. Этот ключ открывает все кремлевские тайны и вместе с тем окончательно запирает рты адвокатам сталинского правосудия во всем мире.
Пусть не говорят нам: вот к чему привела Октябрьская революция! Это почти то же, что, при виде разрушенного в январе моста над Ниагарой, воскликнуть: вот к чему приводят водопады!.. Октябрьская революция привела не только к судебным подлогам. Она дала могущественный толчок экономике и культуре великой семьи народов. Но она породила также, на более высоком уровне, новые социальные антагонизмы. Отсталость и варварство, наследие прошлого, нашли свое наиболее сгущенное выражение в новой бюрократической диктатуре. В борьбе с живым и растущим обществом эта диктатура, без идей, без чести и без совести, дошла до беспримерных преступлений и вместе с тем до смертельного кризиса.
Обвинение врача Плетнева в садизме, как эпизод в подготовке нынешнего процесса; романические интересы Ягоды, как причина смерти сына Горького; религиозный талисман жены Розенгольца и особенно "признания" доктора Левина - ото всех этих эпизодов разит запах тления, тот самый, который исходил от дела Распутина в последний период царской монархии. Правящий слой, который способен выделять такие газы, обречен. Нынешний процесс есть трагическая конвульсия сталинской диктатуры. От воли народов СССР, как и от мирового общественного мнения зависит, чтоб в своем неизбежном падении этот режим не унес на дно исторической пропасти все те социальные завоевания, которые ряд поколений русского народа оплатил ценою неисчислимых жертв.
Койоакан, 10 марта, 1938 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 65.