1. В 1927 году Крестинский написал мне из Берлина в Москву письмо, в котором извещал меня о своем намерении капитулировать перед Сталиным и советовал мне сделать то же самое. Я ответил гласным письмом о разрыве всяких отношений с Крестинским, как и со всеми другими капитулянтами. Огромный материал о непримиримой борьбе между оппозиционерами ("троцкистами") и капитулянтами предъявлен был мною в апреле 1937 года следственной комиссии, д-ра Джон Дюи. Но ГПУ продолжает строить свои фальшивые процессы исключительно на капитулянтах, которые уже в течение многих лет являются игрушками в его руках. Отсюда необходимость для прокурора Вышинского доказать, что мой разрыв с Крестинским имел "фиктивный характер". Доказать это возложено было на другого капитулянта, 65-летнего Раковского, который заявил, что капитуляции были "маневром", и что этот маневр производился будто бы с моего одобрения. Раковский не объяснил, однако, а прокурор его, конечно, не спросил, почему сам он, Раковский, в течение семи лет не производил этого "маневра", а предпочитал оставаться в тяжелых условиях ссылки в Барнауле (Алтай), изолированный от всего мира. Почему осенью 1930 года Раковский написал из Барнаула в негодующем письме против капитулянтов свою знаменитую фразу: "самое страшное - не ссылка и не изолятор, а капитуляция". Почему, наконец, сам он капитулировал только в 1934 году, когда физические и моральные силы его иссякли окончательно?
2. После отрицания своей вины (в полном соответствии с либретто ГПУ), Крестинский признал правильность всех возведенных на него обвинений и рассказал о мифическом свидании со мной в Меране, в октябре 1933 года. Заявляю: после 1926 года я никогда не встречал Крестинского и не имел с ним никаких связей. Я никогда в жизни не был в Меране. Октябрь 1933 года я, в качестве больного, провел во Франции на глазах друзей, врача и под наблюдением французской полиции. Относящиеся сюда факты совершенно точно установлены следственной комиссией доктора Дюи в Нью-Йорке. Если прокурор Вышинский обратится к французским властям, они дадут ему точную справку о том, где я находился в октябре 1933 года. Но именно поэтому Вышинский не обратится к французским властям!
3. Подсудимый Розенгольц показал, будто встретился с моим сыном, Львом Седовым, в Карлсбаде и получил через него от меня всякого рода преступные инструкции. Дезертирство г. Розенгольца из рядов оппозиции 12 лет тому назад имело столь постыдный характер, что о каких бы то ни было дальнейших моих сношениях с ним не могло быть и речи. Лев Седов ни в 1934 году, ни в какое другое время не бывал в Карлсбаде, и это на основании писем и документов, характеризующих его короткую жизнь день за днем, можно доказать с такой же неопровержимостью, как было доказано Комиссией доктора Дюи, что в ноябре 1932 года Седов не был в Копенгагене. Календарь Льва Седова никогда, как видим, не совпадал с календарем ГПУ. Именно поэтому ГПУ довело Льва Седова до безвременной смерти.
4. Крестинский, как и Розенгольц, показали, будто я давал им указания о необходимости заключения союза с Тухачевским и другими генералами, в целях "низвержения советской власти". Призрак казненного маршала Тухачевского вообще, видимо, витает над судебными прениями. В страхе перед недовольством лучших генералов, Сталин обезглавил Красную армию и вызвал этим глубокое возмущение во всем мире. Теперь, задним числом, он пытается доказать общественному мнению СССР и всего человечества, что расстрелянные генералы действительно были изменниками.
Заявляю: в показаниях Крестинского и Розенгольца о Тухачевском нет ни слова правды. У меня с Тухачевским не было ни личных встреч, ни переписки, ни какой-либо косвенной связи с весны 1925 года, т.-е. с того часа, когда я покинул руководство Красной армией. Тухачевский, как и остальные казненные генералы, несмотря на тесную боевую связь со мною, политически никогда не были троцкистами. Они были солдатами. Если в последний период Тухачевский встал в оппозицию к Сталину, то руководили им исключительно чувства патриотизма. Тухачевский, как и другие генералы, не мог не видеть, что политика Сталина наносит непоправимые удары интересам обороны СССР.
Койоакан, 4 марта 1938 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 65.