/Нижеследующая статья предназначалась для буржуазной прессы и была написана еще 21 июня 1939 г., т. е. за два месяца до заключения союза между Сталиным и Гитлером. Последующие события почти полностью подтвердили прогноз автора. - Редакция.
Две черты характеризуют нынешнюю международную политику великих держав. Во первых, отсутствие всякой системы и последовательности действий. Особенно фантастические колебания обнаружила за последний период та страна, которая была в истории образцом тяжеловесной устойчивости, именно Великобритания. В период мюнхенского соглашения, в сентябре прошлого года, Чемберлен возвестил "новую эту мира", основанную на сотрудничестве четырех европейских государств. Неофициальным лозунгом консерваторов в те дни было - дать Германии идти на Восток. Сейчас все усилия британского правительства сосредоточены на том, чтобы заключить соглашение с Москвой - против Германии. Лондонская биржа, приветствовавшая в свое время мюнхенское соглашение повышательной тенденцией, приспособляет ныне свои нервы к ходу англо-советских переговоров. Франция покорно следует в этих зигзагах за Англией: ничего другого ей не остается. В политике Гитлера устойчивым элементом является ее агрессивная динамичность, но не более. Никто не знает, в каком направлении Германия нанесет ближайший удар. Возможно, что сегодня этого не знает еще и сам Гитлер. Перипетии закона о "нейтралитете" в Соединенных Штатах являются иллюстрацией на ту же тему.
Вторая черта международной политики, тесно связанная с первой, состоит в том, что никто не верит слову другого и даже своему собственному слову. Любой договор предполагает минимум взаимного доверия, тем более - военный союз. Между тем условия англо-советских переговоров слишком ясно показывают, что такого доверия нет. Это вовсе не вопрос абстрактной морали; просто нынешнее объективное положение мировых держав, которым стало слишком тесно рядом друг с другом на земном шаре, исключает возможность последовательной политики, которую можно предвидеть заранее и на которую можно опираться. Каждое правительство пытается застраховать себя, по крайней мере, на два случая. Отсюда ужасающая двойственность мировой политики, фальшь и конвульсивность. Чем неотвратимее и трагичнее вырисовывается общий прогноз: человечество идет с закрытыми глазами к новой катастрофе, - тем труднее становятся частные прогнозы: что сделает Англия или Германия завтра? На чьей стороне будет Польша? Какую позицию займет Москва?
Для ответа на последний вопрос особенно мало данных. Советская печать почти не вмешивается в область международной политики. Зачем именно мистер Странг прибыл в Москву, и чем он там занимается, до этого советским гражданам нет дела. Иностранные телеграммы печатаются обычно на последней странице и окрашены чаще всего в "нейтральную" краску. О заключении германо-итальянского союза или об укреплении Алландских островов сообщается так, как если бы дело совершалось на Марсе. Этот мнимый объективизм служит для того, чтобы не связывать рук Кремлю. Мировая печать не раз писала за последние месяцы о "непроницаемости" советских целей и "непредвидимости" кремлевских методов. Мы тем ближе подойдем к разрешению "непроницаемой" загадки, чем решительнее заменим изыскания насчет субъективных симпатий и антипатий Сталина объективной оценкой интереса советской олигархии, которую Сталин только персонифицирует.
ОСНОВНЫЕ ПРУЖИНЫ ПОЛИТИКИ КРЕМЛЯ.
Никто "не хочет" войны, а многие сверх того и "ненавидят" войну. Это значит лишь, что всякий хотел бы добиться своих целей мирными средствами. Но это вовсе не значит, что войны не будет. Цели, увы противоположны и не допускают примирения. Меньше, чем кто бы то ни было, хочет войны Сталин, ибо он более, чем кто бы то ни было, боится войны. У него есть для этого достаточные причины. Чудовищные, как по масштабам так и по методам, "чистки" отражают невыносимую напряженность отношений между советской бюрократией и народом. Истреблен цвет большевистской партии, руководители хозяйства и дипломатии. Истреблен цвет командного состава, герои и идолы армии и флота. Из пяти маршалов уничтожены трое. Сталин провел эту чистку не по пустому капризу ориентального деспота: он был вынужден к ней борьбой за сохранение власти. Это нужно твердо понять. Если следить изо дня в день за жизнью СССР по советской печати, читая внимательно и между строк, то становится совершенно ясно, что правящий слой чувствует себя предметом всеобщей ненависти. В народных массах живет угроза: "придет война - мы им покажем". Бюрократия трепещет за свои свеже-завоеванные позиции. Осторожность есть самая главная черта ее вождя, особенно на мировой арене. Дух дерзания ему чужд всецело. Он не останавливается, правда, перед употреблением насилия в невиданных размерах, но только при условии заранее обеспеченной безнаказанности. Зато он легко идет на уступки и отступления, когда исход борьбы ему не ясен. Никогда Япония не ввязалась бы в войну с Китаем, если бы не знала заранее, что Москва не воспользуется благоприятным поводом для вмешательства. На съезде партии в марте этого года Сталин впервые заявил вслух, что экономически Советский Союз еще чрезвычайно отстал от капиталистических стран. Это признание нужно было ему не только для того, чтобы объяснить низкий уровень жизни народных масс, но и для того, чтобы оправдать свои отступления в области внешней политики. За мир Сталин готов заплатить очень дорогой, чтобы не сказать всякой ценою. Не потому что он "ненавидит" войну, а потому что он смертельно боится ее последствий.
Под этим углом зрения не трудно произвести оценку сравнительных выгод, которые представляет для Кремля альтернатива соглашения с Германией или союза с "демократиями". Дружба с Гитлером означала бы прямое устранение военной опасности с Запада, и тем самым - чрезвычайное ослабление опасности с Дальнего Востока. Союз с демократиями означает лишь возможность получения помощи на случай войны. Разумеется, если не остается ничего другого, как воевать, то выгоднее иметь союзников, чем оставаться изолированным. Но основная задача политики Сталина - не в том, чтобы создать более благоприятные условия на случай войны, а в том, чтобы избежать войны. В этом скрытый смысл неоднократных заявлений Сталина, Молотова, Ворошилова насчет того, что СССР "не нуждается в союзниках".
Правда, воссоздание Антанты объявляется ныне надежным средством предупредить войну. Никто, однако, не объясняет, почему Антанта не достигла этой цели 25 лет тому назад. Учреждение Лиги Наций мотивировалось именно тем, что, в противном случае, разделение Европы на два лагеря должно неминуемо привести к новой войне. Теперь, в результате опыта "коллективной безопасности", дипломатия пришла к выводу, что разделение Европы на два непримиримых лагеря способно... предотвратить войну. Пусть верит этому, кто может! Кремль этому, во всяком случае, не верит. Соглашение с Гитлером означало бы страховку границ СССР при условии выключения Москвы из европейской политики. Ничего лучшего Сталин не хотел бы. Союз с демократиями страхует границы СССР лишь постольку, поскольку он страхует все другие европейские границы, превращая СССР в их поручителя и тем самым исключая для него возможность нейтралитета. Надеяться, что воссоздание Антанты способно увековечить статус кво, предупредив возможность нарушения каких бы то ни было границ, значило бы жить в царстве химер. Может быть, военная опасность стала бы для СССР на время менее напряженной; зато она приобрела бы неизмеримо более экстенсивный характер. Союз Москвы с Лондоном и Парижем означал бы для Гитлера, что он будет иметь отныне против себя единовременно все три государства, какую бы из границ он ни нарушил. Пред лицом такого риска он вернее всего выберет наиболее гигантскую ставку, т. е. поход против СССР. В этом случае "страховка" Антанты может легко превратиться в свою противоположность.
И во всех других отношениях соглашение с Германией было бы наилучшим решением для московской олигархии. Советский Союз мог бы систематически доставлять Германии почти все нехватающие ей виды сырья и продовольствия. Германия могла бы доставлять Советскому Союзу машины, промышленные продукты, а так же необходимые технические рецепты как для общей промышленности, так и для военной. В тисках соглашения двух гигантов Польше, Румынии и прибалтийским государствам не оставалось бы ничего другого, как отказаться от всякой мысли о самостоятельной политике и ограничиваться скромными выгодами сотрудничества и транзита. Москва охотно предоставила бы Берлину полную свободу в его внешней политике по всем направлениям, кроме одного: на Восток. Кто заикнулся бы, в этих условиях, о "защите демократий", был бы объявлен в Кремле троцкистом, агентом Чемберлена, наемником Воллстрит и - немедленно расстрелян.
С первого дня национал-социалистического режима Сталин систематически и настойчиво обнаруживал свою готовность к дружбе с Гитлером. Нередко это делалось в виде открытых заявлений; чаще - в виде намеков, тенденциозных умолчаний или, наоборот, подчеркиваний, которые могли оставаться незамеченными для собственных граждан, но зато безошибочно доходили по адресу. О работе, которая велась в том же направлении за кулисами, очень выразительно рассказал недавно В. Кривицкий, бывший начальник советской разведки в Европе. Лишь после ряда крайне враждебных реплик Гитлера в советской политике начался поворот в сторону Лиги Наций, коллективной безопасности, народных фронтов. Эта новая дипломатическая мелодия, поддерживаемая барабанами, литаврами и саксофонами Коминтерна, становилась в течение последних лет все более опасной для ушных перепонок. Но каждый раз в моменты затишья из-под нее слышались менее громкие, слегка меланхолические, но зато более интимные ноты, предназначенные для ушей Берхтесгадена. В этой видимой двойственности есть свое несомненное внутреннее единство.
Вся мировая печать обратила внимание на ту откровенность, с какою Сталин в своем докладе на последнем съезде партии, в марте этого года, заигрывал с Германией, нанося одновременно удары по Англии и Франции, как "провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками". Совершенно незамеченным остался, однако, дополнительный доклад Мануильского, по поводу политики Коминтерна; между тем и этот доклад редактировался Сталиным. Традиционное требование освобождения всех колоний Мануильский в первый раз заменил новым лозунгом: "осуществление права самоопределения народов, порабощенных фашистскими государствами... Коминтерн требует, поэтому, свободного самоопределения Австрии..., Судетской области..., Кореи, Формозы, Абиссинии..." Что касается Индии, Индо-Китая, Алжира и прочих колоний Великобритании и Франции, то агент Сталина ограничивается безобидным пожеланием "улучшения положения трудящихся масс". В то же время он требует, чтоб свою освободительную борьбу колониальные народы впредь "подчинили... интересам разгрома фашизма, этого злейшего врага трудящихся". Другими словами, английские и французские колонии обязаны, по новой теории Коминтерна, поддерживать свои метрополии против Германии, Италии и Японии. Бьющее в глаза противоречие двух докладов имеет на самом деле мнимый характер. На себя Сталин взял важнейшую часть задачи: прямое предложение Гитлеру соглашения против демократических "провокаторов войны". Мануильскому он поручил попугать Гитлера сближением СССР с демократическими "провокаторами" и попутно разъяснить этим последним огромные выгоды для них союза с СССР: никто кроме Кремля, старого друга угнетенных народов, не способен внушить колониям идею необходимости сохранять верность своим демократическим господам во время войны с фашизмом. Таковы основные пружины политики Кремля, единой в своих внешних противоречиях. Она с начала до конца определяется интересами правящей касты, которая отказалась от всех принципов, кроме принципа самосохранения.
ГИТЛЕР И СССР.
Механика учит, что сила определяется массой и скоростью. Динамика внешней политики Гитлера обеспечила Германии командующее положение в Европе, отчасти и во всем мире. Надолго ли, другой вопрос. Если б Гитлер смирился (если б он мог смириться). Лондон снова повернулся бы спиною к Москве. С другой стороны, ожидаемый с часу на час ответ Москвы на лондонские предложения зависит гораздо больше от Гитлера, чем от Сталина. Если Гитлер откликнется, наконец, на дипломатические авансы Москвы, Чемберлен получит отказ. Если Гитлер будет колебаться или сделает вид, что колеблется, Кремль будет изо всех сил затягивать переговоры. Сталин подпишет договор с Англией только убедившись, что соглашение с Гитлером для него недостижимо.
Секретарь Коминтерна Димитров, выполняя поручение Сталина, огласил вскоре после мюнхенского соглашения точный календарь будущих завоевательных походов Гитлера. Венгрия будет подчинена весною 1939 г.: осенью того же года Польша станет объектом оккупации. Очередь Югославии наступит в следующем году. Осенью 1940 году Гитлер вторгнется в Румынию и Болгарию. Весною 1941 г. удары будут направлены против Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Швейцарии. Наконец, осенью 1941 года Германия намерена открыть наступление против Советского Союза. Возможно, что эти сведения, конечно в менее законченном виде, были добыты советской разведкой. Но возможно и то, что они представляли продукт чистой спекуляции, имевшей целью доказать, что Германия намерена прежде раздавить своих западных соседей, и лишь потом повернуть оружие против Советского Союза. В какой мере Гитлер будет руководствоваться календарем Димитрова? Вокруг этого вопроса вращаются сейчас гадания и планы в разных столицах Европы.
Первая глава мирового плана Гитлера: создание широкой национальной базы плюс чехословацкий трамплин, закончена. Новый этап германской агрессии может иметь два варианта. Либо немедленное соглашение с СССР, чтоб иметь развязанные руки на юго-запад и запад; в этом случае замыслы насчет Украины, Кавказа, Урала составили бы в операциях Гитлера третью главу. Либо же немедленный удар на Восток, расчленение Советского Союза, обеспечение восточного тыла. В этом случае удар на Запад составил бы третью главу.
Прочное соглашение с Москвой, вполне в духе традиции Бисмарка, не только представило бы для Германии огромные экономические выгоды, но и позволило бы ей вести активную мировую политику. Однако, Гитлер с первого дня прихода к власти упорно отклонял протянутую руку Москвы. Разгромив немецких "марксистов", Гитлер не мог в первые годы ослаблять свою внутреннюю позицию сближением с "марксистской" Москвой. Важнее были, однако, соображения внешней политики: чтоб побудить Англию закрыть глаза на нелегальные вооружения Германии и на нарушения Версальского договора, Гитлеру необходимо было парадировать в качестве защитника европейской культуры от большевистского варварства. Обе эти причины сейчас чрезвычайно ослабели. В Германии социал-демократическая и коммунистическая партия, опозорившие себя самой постыдной капитуляцией перед наци, представляют ныне ничтожную величину. В Москве от марксизма остались только плохие бюсты Маркса. Создание нового привилегированного слоя в СССР и отказ от политики международной революции, подкрепленный массовым истреблением революционеров, чрезвычайно уменьшили тот страх, который Москва внушала капиталистическому миру. Вулкан потух, лава остыла. Разумеется, капиталистические государства и сейчас охотно помогли бы восстановлению капитализма в СССР. Но они не рассматривают эту страну больше, как очаг революции. Нужды в вожде для крестового похода на Восток больше не ощущается. Сам Гитлер раньше других понял социальный смысл московских чисток и судебных спектаклей, ибо для него-то уж во всяком случае не было тайной, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Рыков, ни Бухарин, ни маршал Тухачевский, ни десятки и сотни других революционеров, государственных людей, дипломатов, генералов, не были его агентами. Необходимость для самого Гитлера гипнотизировать Даунинг-стрит общностью интересов против СССР также отпала, ибо со стороны Англии Гитлер получил больше, чем надеялся, - все, что можно было получить, не прибегая к оружию. Если тем не менее он не идет навстречу Кремлю, то потому, очевидно, что боится СССР. При своих 170 миллионах населения, неистощимости естественных богатств, неоспоримых успехах индустриализации, росте путей сообщения, СССР - так рассуждает Гитлер - приберет скоро к рукам Польшу, Румынию, прибалтийские страны и придвинется всей своей массой к границам Германии, как раз в тот момент, когда Третий Рейх будет вовлечен в борьбу за новый передел мира. Чтоб отнять у Англии и Франции колонии, нужно обеспечить предварительно свой тыл, Гитлер лелеет мысль о превентивной войне против СССР.
Правда, германский штаб на основании прошлого опыта, хорошо знает трудности оккупации России или хотя бы только Украины. Однако, Гитлер рассчитывает на неустойчивость сталинского режима. Нескольких серьезных поражений Красной Армии, рассуждает он, будет достаточно для падения кремлевского правительства. А так как в стране нет никаких организованных сил, белая же эмиграция совершенно чужда народу, то после низвержения Сталина надолго воцарится хаос, который можно будет использовать, с одной стороны, для прямого экономического грабежа: захвата золотых запасов, вывоза всякого вида сырья и пр.; с другой стороны - для удара на Запад. Не прекращающиеся коммерческие отношения между Германией и СССР, - сейчас снова идет речь о поездке в Москву из Берлина делегации промышленников, - сами по себе вовсе не свидетельствуют о долгом периоде мира впереди. В лучшем случае они означают, что срок войны еще не назначен. Кредиты в несколько сот миллионов марок не могут задержать войну ни на один час, ибо в войне дело идет не о сотнях миллионов, а о десятках миллиардов, о завоевании стран и континентов, о новом разделе мира. Потерянные кредиты будут, в случае нужды, отнесены к мелким издержкам большого предприятия. В то же время предоставление новых кредитов незадолго до открытия военных действий - недурной метод дезориентации противника. Во всяком случае именно сегодня, в критический момент англо-советских переговоров, Гитлер решает, куда направить свою агрессию: на Восток или на Запад?
БУДУЩЕЕ ВОЕННЫХ СОЮЗОВ.
Может показаться, что различение "второй" и "третьей" глав в предстоящей германской экспансии есть педантская конструкция: восстановление Антанты отняло бы у Гитлера возможность чередовать свои задачи и эшелонировать удары, ибо, независимо от того, где начнется конфликт, он немедленно распространится на все границы Германии. Однако, это соображение верно только отчасти. Германия занимает центральную позицию по отношению к своим будущим врагам; она может маневрировать, перебрасывая резервы по внутренним операционным линиям в наиболее важных направлениях. Поскольку инициатива военных действий будет принадлежать ей, - а в начале войны она будет несомненно принадлежать ей, - Германия в каждый данный период будет выбирать главного врага, рассматривая другие фронты, как второстепенные. Единство действий Англии, Франции и СССР могло бы, правда, значительно ограничить свободу действий германского главного командования: для этого ведь и понадобился тройственный союз. Но нужно, чтоб единство действий осуществилось на деле. Между тем уже одна напряженная борьба, которая ведется вокруг терминов договора, показывает, насколько каждый из участников стремится сохранить за собой свободу действий за счет будущего союзника. Если тот или другой из членов новой Антанты счел бы более целесообразным остаться в опасную минуту в стороне, юридическое основание для разрыва договора доставит ему с полной готовностью Гитлер: для этого достаточно будет прикрыть начало войны такими дипломатическими маневрами, которые чрезвычайно затруднят определение "агрессора", - по крайней мере, с точки зрения того члена Антанты, который будет заинтересован в затемнении вопроса. Но и помимо этого крайнего случая: открытой "измены", остается вопрос о степени выполнения договора. Если Германия ударит против западного соседа, Англия немедленно придет на помощь Франции всеми своими силами, ибо дело будет идти непосредственно о судьбе самой Великобритании. Положение выглядело бы, однако, совершенно иначе, если бы Германия бросила основные свои силы на Восток. Англия и Франция не заинтересованы, конечно, в решающей победе Германии над Советским Союзом, но они ничего не имеют против взаимного ослабления этих двух стран. Задачи Гитлера на Востоке, в виду вероятного сопротивления Польши и Румынии, в виду громадных пространств и масс населения, так необъятны, что требовали бы, при самом благоприятном для него ходе операций, больших сил и значительного времени. Весь этот первый период, который события могут сделать более длительным или более коротким, Англия и Франция будут пользоваться относительным комфортом для мобилизации, перевозки английских войск через пролив, сосредоточения сил, выбора подходящего момента, предоставляя Красной Армии выносить на себе всю тяжесть германского удара. Если СССР успеет тем временем попасть в трудное положение, союзники могут поставить новые условия, которые Кремлю не легко будет отвергнуть. Когда Сталин говорил в марте на съезде партии, что Англия и Франция заинтересованы в затяжной войне между Германией и Советским Союзом, чтоб появиться в последний момент со свежими силами, в качестве арбитра, он не был не прав.
Но одинаково верно и то, что в случае, если Гитлер, отвлекши внимание возней вокруг Данцига, ударит главными силами на Запад, Москва захочет полностью использовать преимущества своего положения. Вольными и невольными помощниками ее в этом отношении явятся лимитрофы. Прямое вторжение Гитлера в Польшу быстро развеяло бы там, разумеется, недоверие к СССР, и варшавское правительство само призвало бы на помощь Красную Армию. Наоборот, в случае похода Гитлера на Запад или Юг, Польша, как и Румыния, при молчаливом одобрении Кремля, будут всеми силами противиться вступлению Красной Армии на их территорию. Главная тяжесть германского удара ляжет в этом случае на Францию. Москва будет выжидать. Как бы точно ни был формулирован на бумаге новый пакт, тройственное Согласие останется не только военным союзом, но и треугольником антагонистических интересов. Недоверие Москвы тем естественнее, что ей никогда не удастся иметь Францию против Англии или Англию против Франции; зато эти страны всегда найдут общий язык для совместного давления на Москву. Гитлер может не без успеха использовать этот антагонизм в среде самих союзников.
Но не надолго. В тоталитарном лагере противоречия вскроются, может быть, несколько позже, но тем более бурно. Даже оставляя в стороне далекий Токио, "ось" Берлин - Рим кажется прочной и надежной только в силу огромного перевеса Берлина над Римом и прямого подчинения Рима Берлину. Этим несомненно достигается большая согласованность и быстрота действий. Но только до известного предела. Все три члена этого лагеря отличаются крайним размахом своих притязаний и их мировые аппетиты враждебно столкнутся задолго до того, как приблизятся к насыщению. Никакая "ось" не выдержит груза будущей войны.
Сказанное не отрицает, разумеется, всякого значения за международными договорами и союзами, которые так или иначе определят исходные позиции государств в будущей войне. Но значение это очень ограниченно. Раз сорвавшись с цепи, война быстро перерастет рамки дипломатических соглашений, экономических планов и военных расчетов. Зонтик весьма полезен под лондонским дождем. Но от циклона он предохранить не может. Прежде, чем обратить в развалины значительную часть нашей планеты, циклон войны переломает не мало дипломатических зонтиков. "Святость" союзных обязательств покажется ничтожным предрассудком, когда народы начнут корчиться в тучах удушливых газов. "Спасайся, кто может!" станет лозунгом правительств, наций и классов. Договоры окажутся не более устойчивыми, чем те правительства, которые их заключили. Московская олигархия, во всяком случае не переживет войны, которой она так основательно страшится. Падение Сталина не спасет, однако, Гитлера, который с непогрешимостью сомнамбула влечется к величайшей исторической катастрофе. Выиграют ли от этого другие участники кровавой игры, вопрос особый.
Л. Троцкий.
Койоакан, 21 июня 1939 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 79-80.