Ã. Â. Ïëåõàíîâ
Сочинения Òîì I.
Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова



IV.
(Происхождение ренты)

Если «все предметы потребления стоят труда и только труда», то весь национальный доход обязан своим существованием труду работников. Как же объяснить, — спрашивает Родбертус, — то обстоятельство, что в современном обществе часть национального дохода достается ли­цам, пальцем не пошевельнувшим для его производства? Известно, что есть много, даже целые классы лиц, не принимающих участия в произ­водстве материальных продуктов. Судьи, врачи, писатели, учителя и т. д., и т. д. получают известное количество предметов потребления, произведенных без всякого с их стороны участия и составляющих, сле­довательно, продукт труда других членов общества. Правда, доход этих лиц является результатом того, что называется «производным распре­делением продуктов». Они получают его, в виде вознаграждения за свои услуги, от других лиц, принимающих участие в «первоначальном распре­делении продуктов». Но как происходит это последнее? Не видим ли мы, что лица, не принимавшие никакого участия в производстве и не ока­завшие никаких услуг ни целому обществу, ни отдельным его членам, получают, тем не менее, часть национального дохода? Здесь предъявляет на нее свои права землевладелец, весь труд которого состоял в том, что он подписал контракт, заключенный им со своим арендатором. Там ка­питалист — не менее легким путем — получает проценты на деньги, поло­женные им в банк или отданные взаймы частным лицам. Предпринима­тель может поручить ведение всего своего дела управляющему, и, тем не менее, он будет получать доход, в виде прибыли на затраченный в производство капитал, даже в том случае, если капитал этот не соста­вляет его собственности. Он может занять его у другого лица и полу­чать прибыль, отдавая капиталисту часть ее, в виде процента. Конечно, лица эти могут заниматься весьма полезными для общества делами, мо­гут облагодетельствовать своих сограждан тем или другим научным открытием или изобретением. Но доход свой они получают вовсе не в виде вознаграждения за эти возможные услуги. Они не потеряли бы своих прав на него даже в том случае, если бы стали вести совершенно праздный образ жизни.

Что же дает этим лицам право на их доход, который, — называется ли он поземельною рентою, прибылью или процентами на капитал, — всегда представляет собою продукт труда других членов общества? И что заставляет трудящихся членов общества передавать продукты их работы своим праздным согражданам, не получая от них никакой по­лезной услуги? «Ответ на эти вопросы есть теория ренты вообще, т. е. прибыли на капитал, и поземельной ренты»[1], — говорит Родбертус.

Разумеется, предшественники Родбертуса в экономической науке, равно как и современные ему школы, также должны были столкнуться с этими вопросами и искать того или другого их решения. Но каждая из школ отвечала на них различным образом, и каждая ошибалась, по мнению нашего автора, в том или другом отношении. Английская школа осталась более всех других верною «тому великому положению Смита, что все предметы потребления являются результатом труда». Рикардо целиком принимает это положение и признает, что поземельная рента и прибыль представляют собою продукт труда, и притом труда не тех лиц, которые пользуются ими как доходом. Но, обстоятельно трактуя вопрос о поземельной ренте, он «слишком поверхностно касается прин­ципа прибыли». Она существует, по его мнению, уж в самые ранние эпохи общественного развития. «Первоначально, — говорит он, — когда присту­пают к земледелию, почва приносит только заработную плату и при­быль». Он пытается объяснить происхождение прибыли, называя ее «вознаграждением за сбережение капитала». Но, по справедливому за­мечанию Родбертуса, это может назваться лишь более или менее удач­ным сравнением, но никак не объяснением. Некоторые же из последова­телей Рикардо смешали прибыль с процентом на отданный в заем ка­питал, между тем как, в сущности, это два совершенно различных понятия.

Процентом называется та часть прибыли, которую предпринима­тель отдает лицу, ссудившему ему необходимый для ведения дела де­нежный капитал. Но откуда же берется самая прибыль, откуда полу­чает предприниматель возможность уплачивать проценты своему заимо­давцу? Вопрос остается открытым, и если Рикардо давал на него весьма неясный ответ, то школа Сэя совершенно запутала дело. Она отрицала, что доход поземельных собственников и капиталистов представляет собою продукт труда. По ее мнению, доход этот обязан своим суще­ствованием «производительным услугам» заключающихся в почве и ка­питале естественных сил. Но, совершенно неожиданно для нее самой, школа Сэя дала своей теорией новое оружие в руки французских со­циалистов. «Если поземельная рента и прибыль являются результатом действия естественных сил, — говорили социалисты, — то справедливо ли обращать эти силы в собственность частных лиц? Не разумнее ли было бы передать их в обладание всего общества?» Довод их был неотразим, и, чтобы поправить дело, принимавшее неприятный для экономистов оборот, Бастиа дал в своих «Гармониях» новые ответы на поставлен­ные выше «проклятые вопросы». Он соглашается, что поземельная рента и прибыль составляют продукт труда, но старается уверить своих чи­тателей, что каждый из этих видов дохода создается трудом именно тех лиц, которые его получают, или их предков. Ту же карту передергивает и Тьер в своей книге «О собственности». «Мой ответ на вышепоста­вленные вопросы, — говорит Родбертус, — заключает в себе новую, отличную от трех предшествующих, теорию».

«Во все времена, с тех пор как появилось разделение труда, с ним было связано два явления, которыми объясняется возникновение позе­мельной ренты и прибыли на капитал, или ренты вообще», — продол­жает он, переходя к изложению этой теории. Первое из них было эко­номического характера и относилось к производству продуктов; второе стояло в связи с их распределением и носило поэтому правовой ха­рактер. Остановимся сначала на первом.

На самых низких ступенях общественного развития производи­тельность труда так незначительна, что продуктов его едва хватает на поддержание жизни самих трудящихся. Тогда продукт, по необхо­димости, должен всецело принадлежать самим трудящимся. Ни один член общества не может жить в праздности или взяться за какое-нибудь занятие, не имеющее в виду удовлетворения самых первых, самых на­сущных потребностей человека. Так, например, каждый член охот­ничьего племени добывает своим трудом не более того, что необходимо для поддержания его собственного существования и, разумеется, его семьи. Поэтому в охотничьем племени немыслимо появление людей, не занимающихся материальным трудом. Такие люди умерли бы с го­лоду, и, при всем желании, общество не могло бы обеспечить им сколько-нибудь сносное существование. Но предположим, что производитель­ность охотничьего труда вдруг возросла в два или три раза. Тогда ка­ждый охотник мог бы добывать средства существования не только для себя одного, да и еще для одного или двух членов племени. Этим была бы создана экономическая возможность существования ренты, которая, по терминологии Родбертуса, есть не что иное, как «доход, получаемый кем-либо в качестве собственника без всякого труда с своей стороны». Увеличение производительности труда представляет собою необходи­мое условие возникновения ренты. Последняя «возможна только тогда когда занятые в производстве работники создают своим трудом более того, что нужно для поддержания их существования»[2]. Но охотничий труд никогда не может достигнуть такой степени производительности. Только переход к земледелию избавляет людей от необходимости тра­тить все свое время и все свои силы на удовлетворение насущнейших своих потребностей. Конечно, земледелие, в собственном смысле этого слова, доставляет только сырой материал. Его продукты должны под­вергнуться дальнейшей обработке, чтобы годиться для потребления. И, чтобы возможно было возникновение ренты, производительность труда должна возрасти также и в тех отраслях производства, которые занимаются обработкою доставляемого земледелием сырья. Что же ка­сается предметов не первой необходимости, то возрастание производи­тельности труда изготовляющих их лиц не составляет необходимого условия существования ренты. Если каждый занятый производством предметов первой необходимости работник может обеспечить средства существования не только самому себе, но и еще двум лицам, то ничто не мешает этим последним посвятить себя изготовлению предметов роскоши. Обладатели предметов первой необходимости отдадут им изли­шек своих продуктов в обмен за изделия роскоши, и такой обмен может состояться даже в том случае, если количество этих изделий будет весьма ограничено. Если же излишек продуктов первой необходимости скопится в руках немногих собственников, то они получат полную воз­можность содержать целые полчища совершенно непроизводительной челяди.

Чем более возрастает производительность труда, чем большее число членов общества может быть избавлено от необходимости материаль­ного труда, — тем большее число их может посвятить себя другим родам деятельности. Отсюда видно, как тесно связаны все сферы общественной жизни с экономическим прогрессом. «Чем выше производительность труда, тем пышнее может развиться умственная и художественная дея­тельность нации; чем ниже первая, тем беднее вторая».

Но возрастание производительности труда в свою очередь обусло­вливается его разделением. До разделения труда человеческая деятель­ность ограничивается захватом тех предметов потребления, которые предлагает сама природа: собиранием дикорастущих плодов или охо­той. Производство, в истинном смысле этого слова, земледелие и ско­товодство становятся возможными лишь со времени разделения труда с которым тесно связан весь экономический прогресс общества. В са­мом деле, человеческий труд может сделаться производительнее только путем улучшения способов производства и усовершенствования его ору­дий. Но никакое серьезное усовершенствование способов и орудий производства не мыслимо без разделения труда. «Именно это последнее было тою дверью, через которую человечество вышло на бесконечную дорогу своего экономического развития».

Казалось бы, что возрастание производительности труда должно прежде всего послужить на пользу самим трудящимся. Если в резуль­тате известного количества труда является большее, чем прежде, ко­личество продуктов, то естественнее всего было бы ожидать, что про­изводители воспользуются этим для улучшения своего материального благосостояния для сокращения своего рабочего дня и т. д., и т. д. Так оно, по мнению Родбертуса, и было бы, если бы экономические успехи человечества не сопровождались возникновением некоторых правовых институтов, обуславливающих некоторые особенности в распределении продуктов.

Сущность этих институтов сводится к следующему. Как только производительность труда поднимается на такую высокую степень, что трудящийся оказывается в состоянии производить более, чем нужно для поддержания его существования, то почва и капиталы переходят в собственность лиц, не принимающих непосредственного участия в производстве. Поэтому и продукты труда достаются уже не рабочим, а обладателям средств производства. Из общей суммы этих продуктов рабочие получают только часть, не превышающую того, что необхо­димо для поддержания их жизни. Остальная часть продукта поступает в полное распоряжение собственников и составляет их ренту. «Поло­жение это кажется, с первого взгляда, до такой степени невероят­ным, — замечает Родбертус, — что может возбудить недоумение в чи­тателях... Ведь написал же Тьер целую книгу в 400 страниц, чтобы до­казать, что собственность основывается только на труде, что она на­столько же законна, насколько законно присвоение трудящимся про­дуктов своего труда. И вдруг оказывается, что знаменитый писатель старался обосновать право собственности, ссылаясь на несуществую­щий факт! В конце концов выходит, что в своей книге Тьер только и делал, что побивал самого себя! Как несомненно то, что труд есть единственное разумное основание права собственности, что труд, го­воря словами Тьера, не только должен лежать в основе собственности, но также определять ее меру и границы, так же неопровержимо и то обстоятельство, что всюду, где существует разделение труда, почва, орудия и продукты труда не принадлежат рабочим. Они составляют собственность последних только до разделения труда, т. е. до начала цивилизации. Земля, на которой снискивает свое пропитание перво­бытный охотник, составляет его собственность так же, как его лук, стрелы или убитое им животное. С появлением разделения труда такое правовое отношение трудящегося к средствам и продуктам производ­ства немедленно прекращается. Оглянитесь вокруг себя! Где земля принадлежит работнику? Она принадлежит тому, кто не только не обрабатывал, но, пожалуй, никогда ее и не видал. Где принадлежит работнику капитал, т. е. материал и орудия его труда? Он получает их от другого лица, от собственника, и работает, таким образом, с по­мощью чужого капитала. Где, наконец, принадлежат рабочему продукты его труда? Никогда, во все продолжение процесса производства, начи­ная от обработки пашни, на которой он сеет клевер для корма овец, и кончая доставкой сукна потребителям, на всех ступенях производ­ства, во время стрижки, пряденья шерсти, тканья и окрашиванья сукна, продукт не принадлежит работнику; он составляет собственность сна­чала землевладельца, а затем целого ряда предпринимателей, подвер­гающих его дальнейшей обработке. Трудящиеся над приготовлением продуктов рабочие получают заработную плату, которая есть нечто другое, чем продукт их труда. Только эта заработная плата и посту­пает им в собственность, — если они могут, по своему правовому поло­жению, иметь собственность. В таком отношении к почве, капиталу и продуктам своего труда повсюду стоит современный работник, и это отношение становится тем более заметным, чем более развивается разделение труда и возрастает его производительность»[3].

Мы знаем уже, что Бастиа и Тьер не смущались современным по­ложением работника. Они утверждали, что если земля и не принадле­жит работнику в настоящее время, то она во всяком случае составляет собственность тех лиц или наследников тех лиц, которые впервые сделали ее доступной для обработки. Так же рассуждали они и о капи­тале. По их мнению, он перешел в обладание нынешних капиталистов в качестве наследства от тех лиц, труду которых он обязан своим су­ществованием. Но Родбертус не придает низкой цены подобного рода положениям. «Я думаю, — пишет он во втором письме к Кирхману, — что в вас, мой дорогой друг, эти бессмысленные уверения всегда вызывали такое же отвращение, как и во мне. Как? Разве не происходит почти ежедневно обработка новой, девственной почвы, ее осушение и т. п.? Этот труд совершается не землевладельцем, а нанятыми рабочими, ко­торые не получают, однако, ни малейшего права собственности на воз­деланную ими землю. Не возникают ли ежедневно новые капиталы, ко­торые менее всего составляют продукт труда лиц, получающих на них право собственности? И как это могло случиться, что факт присвоения самими трудящимися первых обработанных участков земли и первых возникших по разделении труда капиталов, что этот предполагаемый факт навсегда сделал невозможным свое повторение? Неужели разум­ный правовой принцип присвоения трудящимися продуктов своего труда, неужели этот принцип только для того и явился нормой взаимных отно­шений первобытных производителей, чтобы затем уничтожить себя на­всегда? Нет, мнение, по которому первоначально дело происходило не так, как теперь, исторически неверно и экономически невозможно. И прежде, с тех самых пор, как появилось разделение труда, землевла­дельцами и капиталистами были не те лица, которые расчистили почву и создали своим трудом капиталы. Землевладельцы и капиталисты ни­когда не были бы в состоянии одними только собственными силами рас­чистить почву и произвести капиталы»[4].

С самых первых шагов культурного развития человечества дей­ствительность представляла, по мнению Родбертуса, далеко не те мир­ные картины, малеванию которых так охотно предаются многие эко­номисты. Всегда и везде, вслед за разделением труда, появляется эксплуатация человека человеком. «Одни повинуются и служат, дру­гие повелевают и наслаждаются; одни работают, другие присваивают себе расчищенную землю, капиталы и продукты труда». Такой порядок вещей так же стар, как и «право, без которого немыслим был бы» экономический прогресс человечества. Только в среде незнающих раз­деления труда дикарей наталкиваемся мы на другие отношения между людьми. В охотничьем племени все свободны; лук, стрелы, все необхо­димые для охоты снаряды, равно как и убитая дичь, принадлежат еще самому охотнику. На этой ступени развития человеческих обществ еще невозможно сколько-нибудь продолжительное подчинение человека че­ловеку. Связь родителей с детьми прекращается, как и в животных семьях, немедленно по достижении детьми физической зрелости. Побежденных неприятелей убивают, приносят в жертву или съедают. И весь этот порядок вещей обусловливается экономическою необходимостью. Когда производительность труда стоит на такой низкой ступени, что каждый трудящийся не может произвести более того, что необходима ему для поддержания его существования, тогда эксплуатация человека человеком экономически невозможна. Обращение побежденного врага в раба не приносит еще никакой выгоды победителю, поэтому последний должен или убить, или совершенно освободить своего неприятеля. Осво­бождение его было бы, однако, не в интересах победителя, так как борьба могла бы возгореться снова. Поэтому «охотничьи племена должны убивать своих побежденных неприятелей». Но вот общество подвигается несколько далее по пути своего культурного развития. По­являются земледелие и разделение труда, производительность его воз­растает, и каждый трудящийся получает возможность производить сверх необходимою для него самого еще известный излишек. Тогда по­бедителю уже невыгодно убивать своего врага. Он предпочитает обра­тить его в рабство, чтобы пользоваться излишком созданных его тру­дом продуктов. Успехи общества на поприще экономических усовершен­ствований влекут за собою прогресс в правовых отношениях, потому что порабощение всетаки должно быть признано смягчением нравов, в сравнении с убийством или антропофагией. «Развитие правовой идеи всегда шло рука об руку с экономической необходимостью».

Мы видим таким образом, что «рабство возможно только у зем­ледельческих народов». Но зато в среде этих народов оно находит себе самое обширное применение. По словам Родбертуса, история не может указать ни одного народа, у которого самые первые следы земледелия не были бы связаны с эксплуатацией слабых сильными, у которого «на долю одних не выпадал бы труд, на долю других — пользование его про­дуктами». Насилие является необходимым и потому неизбежным спут­ником экономического развития общества, одним из важнейших факто­ров его хозяйственного уклада. Экономический строй всех сколько-нибудь культурных народов есть продукт насилия, господства с одной стороны и подчинения — с другой. Древнейшие исторические памятники изображают дело именно таким образом, и даже в греческой философии заметно еще, по словам Родбертуса, влияние этого повсеместного явле­ния. Наш автор цитирует то место из «Политики» Аристотеля, в кото­ром последний говорит, что из «отношений мужчины к женщине и госпо­дина к рабу возникает первое хозяйство». У наших предков дело происходило совершенно подобным же образом. Оно не изменилось и в то время, «в котором можно уже исторически проследить зачатки современного национального богатства Германии». В доказательство Родбер­тус ссылается на знаменитые капитулярии Карла Великого de villis, то есть на те распоряжения последнего об устройстве и организации импе­раторских вилл или хуторов, которые открывают собою, по словам Маурера, «новую эпоху» в истории крупного землевладения в Гер­мании[5].

Таким образом оказывается, что и «первоначально» почва, ка­питалы и продукты труда не принадлежали самим рабочим. По мнению нашего автора, гораздо более согласно с исторической истиной обратное положение, то есть, вернее было бы сказать, что первоначально не только почва, капиталы и продукты труда, но и самые работники составляли собственность других, не трудящихся лиц. «Первоначальный вид эксплуатации человека человеком настолько же суровее современного, на­сколько рабство тяжелее для работника, чем договорные отношения его к предпринимателю» в современном обществе.

Но предполагаемый школой Бастиа первоначальный вид отношений производителя к продуктам его труда, т. е. присвоение им этих про­дуктов невозможно и с экономической точки зрения. Каким образом могло произойти расчищение почвы, осушение ее, распашка, словом, все необходимые при переходе к земледелию работы? Разумеется, их не мог предпринять и исполнить изолированный работник. Последний едва может поддержать свою жизнь, влача жалкое существование дикаря-охотника. Его единичных усилий было бы недостаточно для расчистки и обработки почвы. Только основанное на разделении труда общество, «только социальный человек» может совершать чудеса экономического прогресса. Поэтому и обработка почвы и изготовление орудий труда могло быть предпринято лишь целыми группами людей, в среде которых уже появилось разделение труда. Но как возникли такие группы, — спра­шивает Родбертус, — как происходило распределение занятий, разделе­ние труда в их среде? Было ли оно следствием свободного договора, ко­торым определялись бы способы коллективного производства, участие в нем каждого из членов общества и, наконец, справедливое, по поня­тиям того времени, распределение? Утверждать это, — говорит Родбер­тус, — было бы еще ошибочнее, чем считать поземельную собственность и капиталы продуктом труда их обладателей. «Как образованию госу­дарств не мог предшествовать общественный договор, так и экономи­ческая организация народов не могла быть результатом свободного соглашения». Мы уже говорили выше, что весь культурный прогресс чело­вечества стоит в тесной связи с возрастанием производительности труда. Мы говорили также, что достигнуть сколько-нибудь высокой степени может лишь разделенный труд. И разделение труда должно, в отличие от случайных меновых сделок первобытных дикарей, найти себе место в самом процессе производства. Продукт должен составлять результат кооперации нескольких производителей, приготовляющих его по частям. Необходимым следствием такой организации производства является пра­вильный обмен продуктов между производителями, которые не могут уже удовлетворять своих потребностей продуктами своего индивидуаль­ного труда.

Но этото разделение труда — необходимая основа всего обществен­но-экономического процесса — «первоначально основывалось на прину­ждении и насилии». Впервые оно нашло себе место в той семье, в кото­рой женщины и дети находились, в сущности, в рабском состоянии, не го­воря уже о том, что рабы, в собственном смысле этого слова, являлись ее необходимою составною частью. Затем рабство, а с ним и насилие, раз­вивалось далее, легло в основу всего античного хозяйства и, пройдя не­сколько переходных ступеней, смягчилось в средневековое крепостни­чество, доставившее необходимый контингент для образования «класса современных рабочих. Во все эти эпохи продукты разделенного труда и кооперации производителей не могли принадлежать самим трудящимся, потому что принадлежали господину. С мыслью о том, что единственным основанием собственности должен служить труд, случилось, по мнению Родбертуса, то же самое, что произошло со всеми социальными идеями. «Как только додумывается до них человечество, сейчас же находятся люди, которые в благородном или корыстолюбивом рвении, стараются доказать, что эти идеи лежат в основе всей истории общества. А между тем эти идеи только еще идут к своему осуществлению в будущем»[6].

Но Родбертус идет еще далее. Он утверждает, что средства произ­водства и не должны были принадлежать рабочему. Они «и не будут никогда принадлежать ему как собственность, — по крайней мере, до тех пор, пока разделение труда будет существовать, развиваться, расши­ряться и опрокидывать над обществом рог изобилия своих чудесных со­кровищ»[7]. Осуществление такого порядка имущественных отношений, в котором каждый рабочий являлся бы собственником орудий и непо­средственного продукта своего труда, встретило бы, по мнению нашего автора, непреодолимые технические препятствия. «Припомните, — говорит он, — знаменитый пример булавочного производства. Здесь между добыванием и обработкой металла, с одной стороны, и доставкой була­вок потребителю — с другой, — продукт проходит через руки целого ряда производителей. Каждый из них нуждается в особых орудиях, которые, в свою очередь, изготовляются особыми производителями. Если при­знать, что непосредственный продукт труда должен принадлежать рабо­чему, то каждая булавка окажется собственностью всех рабочих, кото­рые трудились над ее приготовлением. Каким же образом мог бы всту­пить в свои права каждый из этих собственников? Как пришлось бы делить между ними продукт их совокупных усилий? И что делал бы каждый рабочий, получивший в булавках свою долю общего продукта? Право собственности рабочих на орудия и непосредственные продукты их труда создало бы такую массу трудностей и замешательств, что оно было бы равносильно уничтожению разделения труда, а с ним и всего пышного здания современной цивилизации». «Нет, — повторяет Родбертус, — почва, капиталы и непосредственные продукты не должны при­надлежать рабочим, как не принадлежали они им с тех пор, как суще­ствует разделение труда. В следующем «Письме»[8], в котором я буду говорить о собственности, я укажу на глубокое, провиденциальное зна­чение, на телеологию этого явления. Мне удастся, я надеюсь, доказать, что если общество захочет установить справедливые имущественные отношения, оно всетаки не должно будет отдавать землю, орудия и про­дукты труда в собственность отдельных работников... Экономическое развитие нации не может стремиться к замене нынешних землевладель­цев и капиталистов — собственниками из рабочих; оно вообще не может выразиться в какихлибо законах о разделении национального имущества». С другой стороны, наш автор убежден в том, что экономиче­ское развитие необходимо должно привести к устранению несправедли­вых сторон современных имущественных отношений; оно должно, по его мнению, возвратить труду то, что принадлежит ему по праву. «Если я назвал, — оговаривается он, — глубоко справедливым то обстоятельство, что почва, орудия и продукты труда не принадлежат рабочим, то этот справедливый факт сопровождается не менее крупною несправедли­востью. Эта последняя состоит в том, что средства и продукты производства составляют частную собственность других лиц. С тех пор как существует разделение труда, орудия и продукты его никогда не со­ставляли собственности рабочих, но всегда принадлежали другим част­ным лицам. Первая отрицательная сторона этого явления не только оста­нется необходимой до тех пор, пока счастье общества будет опираться на разделение труда, но именно на нейто и могут быть построены более справедливые отношения в будущем. Вторая, положительная сторона указанного явления должна быть устранена, потому что в ней именно заключается несправедливость современных имущественных отношений. Не чем другим, как принадлежностью орудий и продуктов труда частным лицам, обусловливается то обстоятельство, что доход рабочих никогда не бывает равным стоимости продуктов их труда».




__________________________________

Ïðèìå÷àíèÿ

1 «Zur Beleuchtung», S. 75.

2 „Zur Erkenntnis", S. 67.

3 „Zur Beleuchtung", S. 79-80.

4 Ibid., 81.

5 См. „Einleitung zur Geschichte der Hof-Mark-Dorf und Stadtverfassung”, S. 225.

6 „Zur Beleuchtung",  S. 85.

7 „Zur Beleuchtung", S. 85; см. также „Zur Erklärung und Abhülfe der Kreditnoth des Grundbesitzes". Th. II, S. 295.

8 Письмо это не появилось до сих пор в печати.