Ã. Â. Ïëåõàíîâ
Сочинения Òîì I.
Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова
V.
(Рента вообще)Теперь мы имеем ясный и полный ответ на поставленный выше вопрос о происхождении ренты. Мы знаем, благодаря чему лица, не принимавшие никакого участия в производстве, получают свою, иногда львиную долю в распределении. Мы видели, что право на эту долю не имеет никакой причинной связи с теми или другими полезными занятиями, которым предаются иногда собственники. Экономическая возможность таких общественных отношений создается возрастанием производительности труда. Чтобы дать возможность существовать лицам нетрудящимся, рабочие должны производить более, чем нужно для поддержания их жизни и продолжения их рода. Но одного этого условия недостаточно. Нужны еще такие учреждения, которые вынуждали бы рабочих передавать оставшийся — за удовлетворением их насущнейших потребностей — излишек в руки нетрудящихся членов общества. Нужны такие правовые нормы, при которых рабочие должны были бы
Предоставить почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям.И такие правовые учреждения не заменили явиться тотчас же, как люди ознакомились с выгодами разделения труда. Сущность их сохранилась и до настоящего времени, несмотря на всевозможные формальные их изменения. «Как первоначально положительное право опиралось на силу, — говорит Родбертус, — так и теперь передача упомянутого излишка основывается на постоянном принуждении». Первоначально это принуждение достигалось путем рабства. Работники, создававшие своим трудом средства, сами представляли собою движимую собственность, «говорящие инструменты!», как называет их Варрон. Господин их отдавал им то, что необходимо было для поддержания их жизни; все же, что оставалось затем из произведенного их трудом продукта, составляло его неотъемлемую собственность. В настоящее время цивилизованные нации не знают, конечно, не только рабского труда, но и крепостной зависимости. Но это не изменяет, по мнению Родбертуса, сущности дела. Современные землевладельцы и капиталисты имеют в своем распоряжении прекрасное средство для отстаивания своих экономических интересов. Средство это очень простое и обыкновенное: оно носит громкое название свободного договора. Не имея ни земли, ни капитала, современный пролетарий может трудиться только по найму у предпринимателя. Продукты производства составляют поэтому собственность предпринимателя, между тем как рабочий получает условную плату. При определении высоты этой платы и обнаруживаются все благодетельные свойства свободного договора. Побуждаемый голодом, рабочий «рад получить хоть часть стоимости своего собственного продукта, чтобы поддержать свое существование, то есть, чтобы иметь возможность снова взяться за работу»[1]. Эти реальные отношения нашли свое выражение в учении о необходимой заработной плате, высота которой должна определяться, по мнению экономистов, уровнем насущнейших потребностей рабочего. Такимто образом «место приказания рабовладельца заступает в настоящее время договор рабочего с предпринимателем». Но договор этот «свободен только с формальной точки зрения, потому что голод вполне заменяет бич рабовладельца. То, что называлось прежде кормом раба, называется ныне заработной платой свободного рабочего»[2]. Соответственно этому и экономическая наука, со своим учением о «необходимой» заработной плате, как о последнем пределе законных требований рабочего, не перестает смотреть на пролетария, «как на раба, который нуждается в корме столько же, сколько машина в починке».
Но если доход землевладельцев и капиталистов так же, как и доход рабовладельца, представляет собою продукт труда работников, то нужно сознаться, что в современном обществе существует целая масса условий, затрудняющих понимание сущности дела. Чрезвычайно сложный характер современных экономических отношений скрывает эту сущность от глаз поверхностного наблюдателя. Доход фабриканта принимает вид какогото независимого от труда рабочих «дохода от имущества», как будто составляющие этот доход продукты стоят чего-либо кроме труда. Но представим себе рабовладельческое хозяйство и соответствующую ему организацию производства и распределения. В таком хозяйстве часть рабов обрабатывает поле и добывает сырой продукт. Другая часть их подвергает сырье дальнейшей обработке, пока, наконец, продукт не сделается годным для потребления. Таким образом, те отрасли труда, которым соответствует нынешнее фабричное производство, не отделились еще от земледелия и соединяются с ним в одном и том же рабовладельческом хозяйстве. Все оставшиеся за прокормлением рабов продукты этого хозяйства естественно принадлежат «господину» и составляют его доход. Рабовладелец не станет вывозить эти продукты на рынок, чтобы путем обмена получить необходимые для него предметы потребления. На той ступени экономического развития, о которой здесь идет речь, хозяйство считается хорошим лишь тогда, когда рабовладелец не нуждается в покупке на стороне, когда все нужные ему предметы производятся его рабами. Именно такой идеал хозяйства рисуют своим согражданам Ксенофонт и Аристотель. Легко понять, — говорит Родбертус, — что все продукты такого хозяйства будут обязаны своим существованием труду рабов. Доход господина будет равен разности между произведенными и потребленными его рабами продуктами. И рабовладелец без всякого смущения согласился бы с этим; он считал бы вполне естественным то обстоятельство, что продукты труда его рабов составляют его собственность. Экономическая сторона дела была бы ясна, как день.
Но когда, с дальнейшим развитием общественно-экономических отношении, натуральное хозяйство переходит в денежное; когда появляются отдельные классы землевладельцев и предпринимателей; когда, вследствие этого, взятый у рабочих излишек их продукта подразделяется, как мы увидим ниже, на поземельную ренту и прибыль, — тогда дело оказывается гораздо более сложным и запутанным. Имущим классам не хочется сознаться в том, что доход их обязан своим существованием труду свободных рабочих, у которых, как у рабов, отнимается часть их продукта. Если естественным следствием рабства было право собственности господина на все произведенное трудом рабов, то не менее естественным кажется право собственности свободных рабочих на полную стоимость их продуктов. И когда личная свобода рабочих уживается рядом с эксплуатацией его в пользу землевладельцев и предпринимателей, то у последних невольно является опасение за прочность своих привилегий. «Они боятся, — говорит Родбертус, — чтобы история не сделала последнего вывода из своих посылок и не освободила рабочего и в экономическом отношении. Под влиянием этого опасения представители высших классов охотно соглашаются с тем учением, по которому рента представляет собою продукт не труда, а особых «производительных услуг» почвы и капитала. Они обнаруживают, таким образом, особенную склонность к экономическим теориям Сэя. Разделение же ренты на поземельную ренту и прибыль, в связи с обменом продуктов на рынке при посредстве денег, затрудняет понимание дела даже для тех, кто нашел бы в себе достаточно мужества и беспристрастия, чтобы любить истину, какова бы она ни была». В современном обществе взятый у рабочих излишек их продукта, в свою очередь, распределяется между различными слоями общества. Класс лиц, которые, говоря словами Ад. Смита, жнут там, где не сеяли, подразделяется на землевладельцев, предпринимателей и «капиталистов», то есть лиц, ссужающих свои деньги другим для промышленных предприятий и получающих за это известный процент. «Деньги родят деньги», и это явление, так ужасавшее когдато Аристотеля и отцов церкви, сделалось теперь до такой степени обыкновенным, что легло в основу всех ходячих воззрений на природу и происхождение ренты. Всякое имущество имеет известную меновую стоимость, выражающуюся в той или другой сумме денег. Поверхностный наблюдатель объясняет себе происхождение дохода, приносимого этим имуществом, тем обстоятельством, что на покупку его была затрачена известная сумма денег, которая должна давать процент. Что такими поверхностными наблюдателями оказывались по временам даже патентованные экономисты, читатель может видеть из следующего поразительного примера. «В политической экономии, — говорит один буржуазный «ученый», — рабочий является не чем другим, как постоянным капиталом, накопленным страной (читай — буржуазией), которая дала средства для обучения и полного развития сил работника. По отношению к производству богатств рабочего нужно рассматривать как машину, на постройку которой был затрачен известный капитал, начинающий приносить проценты с того времени, как он становится полезным фактором в промышленности» (sic!). Именно этим и объясняет почтенный экономист то обстоятельство, что «труд рабочего приносит менее выгод ему самому, чем предпринимателю»[3]. Но если в обыденной жизни такие воззрения являются естественным следствием сложности и запутанности современных экономических отношений, то в науке они не перестают быть самым грубым логическим промахом, самым непозволительным смешением причины со следствием. Не потому землевладелец и предприниматель получают ренту, что денежный капитал приносит теперь известный процент. Наоборот, деньги потому и «родят деньги», что исключительное обладание средствами производства дает имущим классам возможность присваивать себе часть произведенного рабочими продукта. Часть эта удерживается у свободных рабочих и вывозится на рынок для обмена. Но могла ли произвести какие-нибудь существенные изменения в отношениях имущих и неимущих замена рабов свободными рабочими и натурального хозяйства — денежным? Весь доход рабовладельческого хозяйства был продуктом труда рабов. Каким же образом доход собственников перестал бы быть продуктом труда рабочих, благодаря лишь тому обстоятельству, что рабы получили свободу, а имущий класс подразделился на несколько различных слоев? Ведь изменились только правовое положение рабочих да распределение отнятого у рабочих продукта. Происхождение же этого продукта, «естественное отношение производителя к продукту его труда», как выражается Родбертус, осталось неизменным. Вся разница лишь в том, что присвоение рабовладельцем продуктов рабского труда было непосредственным следствием рабства; современный же рабочий отдает предпринимателю продукты своего труда в силу «свободного договора». И если стоимость заработной платы всегда составляет только часть стоимости произведенного рабочим продукта, то не ясно ли, — спрашивает Родбертус, — что другая часть этой стоимости составляет доход собственников? А если это так, то частная собственность на землю и средства производства вполне заменяет собою то давление, которое оказывала когдато на трудящихся рабская и крепостная зависимость. Она заставляет рабочих довольствоваться скудным заработком и предоставлять в распоряжение собственника все то, что остается за удовлетворением их самых насущных потребностей. Только тысячелетняя привычка, в связи с упомянутою сложностью современного хозяйства, могла затемнить, по мнению Родбертуса, ту простую истину, что доход собственников есть не что иное как продукт труда рабочих. «Простейшие и ближайшие истины всегда оказывались наименее понятными для людей. Это случалось особенно часто с истинами, заключавшими в себе общественный, моральный элемент, указывавшими людям на несправедливость того, что составляло правовую норму общественных отношений в течение целых тысячелетий»[4].
К числу удивительнейших возражений против изложенного выше учения о ренте нужно, без сомнения, отнести следующее рассуждение Германия. Глупо было бы, — говорит этот остроумный человек, — со стороны рабочих менять известное количество, — положим, десять часов, — своего труда на плату, эквивалентную только 8 или 6 часам труда. «Однако, — отвечает Родбертус, — рабочих не особенно благодарят в тех случаях, когда они начинают находить такой отмен глупым. Тогда их всеми силами стараются убедить в противном, и если этой цели не достигают рассказы мисс Мартино, то помогает ultima ratio regis. Независимо от взглядов рабочих на разумность такой сделки, они должны согласиться на нее, если не хотят умереть голодной смертью!» Когда могли они отказаться от предлагаемой им предпринимателем «глупой сделки»? Оборванными или совсем нагими были отпущены они на свободу, не имея ничего, кроме своей рабочей силы... обязанность прежнего владельца заботиться об их пропитании устранялась вместе с упразднением их зависимости, между тем как потребности их оставались в прежней силе. Им нужно было чем-нибудь жить. Что же оставалось им делать? Им предстояла одна альтернатива: или разрушить существующий общественный строй, или вернуться к прежним своим господам и получить в виде платы то, что получали они прежде в виде корма. Другими словами, несмотря на новое правовое положение, они должны были работать при прежних экономических условиях. И рабочие были настолько благоразумны, что предпочли совершить глупость, в которой упрекает их Германн, и своим уважением к существующим правовым учреждениям обеспечить развитие цивилизации».
Этато «глупость» рабочих и обусловливает существование ренты, т. е. всякого дохода, получаемого известным лицом без труда с его стороны, единственно по праву собственника. В настоящее время такой доход получает различные названия, смотря по тому, достается ли он землевладельцам, предпринимателям или, наконец, обладателям денежного капитала. Как подразделяется взятая у рабочих часть их продуктов между перечисленными категориями нетрудящихся, об этом мы будем говорить в следующих главах, где мы закончим изложение экономической теории Родбертуса. Мы увидим там, какие соображения заставили Родбертуса отрицать правильность теории поземельной ренты Рикардо, и постараемся обнаружить ошибки нашего автора по отношению к этому вопросу. Наконец, указавши все те пункты, в которых разошелся Родбертус с экономистами-классиками, мы сравним его теорию с учением Маркса. Теперь же мы закончим эту главу, обращая внимание читателя на то, что изложенная уже выше часть теории Родбертуса содержит в себе вполне выработанное учение о «прибавочной стоимости», этом фокусе всех «проклятых вопросов» XIX века. Именно это учение о «прибавочной стоимости» и заставило, как нам кажется, автора «Капитала» признать, что, несмотря на ошибочность теории поземельной ренты, «Sociale Briefe an von Kirchmann» ясно изображают сущность капиталистического производства.
__________________________________
Ïðèìå÷àíèÿ
1 „Zur Beleuchtung", S. 81.
2 Ibid.
3 «Cours éclectique dʼécon. politique» par Florès Estrada, t. I, pp. 363—364.
4 „Zur Beleuchtung", S. 89.