Ã. Â. Ïëåõàíîâ
Сочинения Òîì I.
Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова



V.
(Рента вообще)

Теперь мы имеем ясный и полный ответ на поставленный выше во­прос о происхождении ренты. Мы знаем, благодаря чему лица, не при­нимавшие никакого участия в производстве, получают свою, иногда львиную долю в распределении. Мы видели, что право на эту долю не имеет никакой причинной связи с теми или другими полезными заня­тиями, которым предаются иногда собственники. Экономическая воз­можность таких общественных отношений создается возрастанием производительности труда. Чтобы дать возможность существовать ли­цам нетрудящимся, рабочие должны производить более, чем нужно для поддержания их жизни и продолжения их рода. Но одного этого условия недостаточно. Нужны еще такие учреждения, которые вынуждали бы рабочих передавать оставшийся — за удовлетворением их насущнейших потребностей — излишек в руки нетрудящихся членов общества. Нужны такие правовые нормы, при которых рабочие должны были бы

Предоставить почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям.

И такие правовые учреждения не заменили явиться тотчас же, как люди ознакомились с выгодами разделения труда. Сущность их сохра­нилась и до настоящего времени, несмотря на всевозможные формальные их изменения. «Как первоначально положительное право опиралось на силу, — говорит Родбертус, — так и теперь передача упомянутого излишка основывается на постоянном принуждении». Первоначально это принуждение достигалось путем рабства. Работники, создававшие своим трудом средства, сами представляли собою движимую собствен­ность, «говорящие инструменты!», как называет их Варрон. Господин их отдавал им то, что необходимо было для поддержания их жизни; все же, что оставалось затем из произведенного их трудом продукта, составляло его неотъемлемую собственность. В настоящее время цивилизованные нации не знают, конечно, не только рабского труда, но и крепостной зависимости. Но это не изменяет, по мнению Родбертуса, сущности дела. Современные землевладельцы и капиталисты имеют в своем распоря­жении прекрасное средство для отстаивания своих экономических инте­ресов. Средство это очень простое и обыкновенное: оно носит громкое название свободного договора. Не имея ни земли, ни капитала, современ­ный пролетарий может трудиться только по найму у предпринимателя. Продукты производства составляют поэтому собственность предприни­мателя, между тем как рабочий получает условную плату. При опре­делении высоты этой платы и обнаруживаются все благодетельные свой­ства свободного договора. Побуждаемый голодом, рабочий «рад полу­чить хоть часть стоимости своего собственного продукта, чтобы поддер­жать свое существование, то есть, чтобы иметь возможность снова взяться за работу»[1]. Эти реальные отношения нашли свое выражение в учении о необходимой заработной плате, высота которой должна опре­деляться, по мнению экономистов, уровнем насущнейших потребностей рабочего. Такимто образом «место приказания рабовладельца засту­пает в настоящее время договор рабочего с предпринимателем». Но до­говор этот «свободен только с формальной точки зрения, потому что голод вполне заменяет бич рабовладельца. То, что называлось прежде кормом раба, называется ныне заработной платой свободного рабо­чего»[2]. Соответственно этому и экономическая наука, со своим уче­нием о «необходимой» заработной плате, как о последнем пределе за­конных требований рабочего, не перестает смотреть на пролетария, «как на раба, который нуждается в корме столько же, сколько машина в починке».

Но если доход землевладельцев и капиталистов так же, как и доход рабовладельца, представляет собою продукт труда работников, то нужно сознаться, что в современном обществе существует целая масса условий, затрудняющих понимание сущности дела. Чрезвычайно слож­ный характер современных экономических отношений    скрывает эту сущность от глаз поверхностного наблюдателя. Доход фабриканта при­нимает вид какогото независимого от труда рабочих «дохода от иму­щества», как будто составляющие этот доход продукты стоят чего-либо кроме труда. Но представим себе рабовладельческое хозяйство и соответствующую ему организацию производства и распределения. В таком хозяйстве часть рабов обрабатывает поле и добывает сырой про­дукт. Другая часть их подвергает сырье дальнейшей обработке, пока, на­конец, продукт не сделается годным для потребления. Таким образом, те отрасли труда, которым соответствует нынешнее фабричное произ­водство, не отделились еще от земледелия и соединяются с ним в одном и том же рабовладельческом хозяйстве. Все оставшиеся за прокормле­нием рабов продукты этого хозяйства естественно принадлежат «госпо­дину» и составляют его доход. Рабовладелец не станет вывозить эти продукты на рынок, чтобы путем обмена получить необходимые для него предметы потребления. На той ступени экономического развития, о которой здесь идет речь, хозяйство считается хорошим лишь тогда, когда рабовладелец не нуждается в покупке на стороне, когда все нужные ему предметы производятся его рабами. Именно такой идеал хозяйства рисуют своим согражданам Ксенофонт и Аристотель. Легко понять, — говорит Родбертус, — что все продукты такого хозяйства будут обязаны своим существованием труду рабов. Доход господина будет равен разности между произведенными и потребленными его рабами продуктами. И рабовладелец без всякого смущения согласился бы с этим; он считал бы вполне естественным то обстоятельство, что продукты труда его рабов составляют его собственность. Экономическая сторона дела была бы ясна, как день.

Но когда, с дальнейшим развитием общественно-экономических отношении, натуральное хозяйство переходит в денежное; когда по­являются отдельные классы землевладельцев и предпринимателей; когда, вследствие этого, взятый у рабочих излишек их продукта подразде­ляется, как мы увидим ниже, на поземельную ренту и прибыль, — тогда дело оказывается гораздо более сложным и запутанным. Имущим клас­сам не хочется сознаться в том, что доход их обязан своим существо­ванием труду свободных рабочих, у которых, как у рабов, отнимается часть их продукта. Если естественным следствием рабства было право собственности господина на все произведенное трудом рабов, то не менее естественным кажется право собственности свободных рабочих на полную стоимость их продуктов. И когда личная свобода рабочих уживается рядом с эксплуатацией его в пользу землевладельцев и предпринимателей, то у последних невольно является опасение за прочность своих привилегий. «Они боятся, — говорит Родбертус, — чтобы история не сделала последнего вывода из своих посылок и не освободила рабочего и в экономическом отношении. Под влиянием этого опасения представи­тели высших классов охотно соглашаются с тем учением, по которому рента представляет собою продукт не труда, а особых «производитель­ных услуг» почвы и капитала. Они обнаруживают, таким образом, осо­бенную склонность к экономическим теориям Сэя. Разделение же ренты на поземельную ренту и прибыль, в связи с обменом продуктов на рынке при посредстве денег, затрудняет понимание дела даже для тех, кто на­шел бы в себе достаточно мужества и беспристрастия, чтобы любить истину, какова бы она ни была». В современном обществе взятый у рабочих излишек их продукта, в свою очередь, распределяется между различными слоями общества. Класс лиц, которые, говоря словами Ад. Смита, жнут там, где не сеяли, подразделяется на землевладельцев, предпринимателей и «капиталистов», то есть лиц, ссужающих свои деньги другим для промышленных предприятий и получающих за это известный процент. «Деньги родят деньги», и это явление, так ужасав­шее когдато Аристотеля и отцов церкви, сделалось теперь до такой степени обыкновенным, что легло в основу всех ходячих воззрений на природу и происхождение ренты. Всякое имущество имеет известную меновую стоимость, выражающуюся в той или другой сумме денег. По­верхностный наблюдатель объясняет себе происхождение дохода, при­носимого этим имуществом, тем обстоятельством, что на покупку его была затрачена известная сумма денег, которая должна давать процент. Что такими поверхностными наблюдателями оказывались по временам даже патентованные экономисты, читатель может видеть из следую­щего поразительного примера. «В политической экономии, — говорит один буржуазный «ученый», — рабочий является не чем другим, как по­стоянным капиталом, накопленным страной (читай — буржуазией), ко­торая дала средства для обучения и полного развития сил работника. По отношению к производству богатств рабочего нужно рассматривать как машину, на постройку которой был затрачен известный капитал, начинающий приносить проценты с того времени, как он становится полезным фактором в промышленности» (sic!). Именно этим и объясняет почтенный экономист то обстоятельство, что «труд рабочего при­носит менее выгод ему самому, чем предпринимателю»[3]. Но если в обыденной жизни такие воззрения являются естественным следствием слож­ности и запутанности современных экономических отношений, то в науке они не перестают быть самым грубым логическим промахом, самым непозволительным смешением причины со следствием. Не потому землевладелец и предприниматель получают ренту, что денежный капи­тал приносит теперь известный процент. Наоборот, деньги потому и «родят деньги», что исключительное обладание средствами производ­ства дает имущим классам возможность присваивать себе часть про­изведенного рабочими продукта. Часть эта удерживается у свободных рабочих и вывозится на рынок для обмена. Но могла ли произвести какие-нибудь существенные изменения в отношениях имущих и неиму­щих замена рабов свободными рабочими и натурального хозяйства — денежным? Весь доход рабовладельческого хозяйства был продуктом труда рабов. Каким же образом доход собственников перестал бы быть продуктом труда рабочих, благодаря лишь тому обстоятельству, что рабы получили свободу, а имущий класс подразделился на несколько различных слоев? Ведь изменились только правовое положение рабо­чих да распределение отнятого у рабочих продукта. Происхождение же этого продукта, «естественное отношение производителя к продукту его труда», как выражается Родбертус, осталось неизменным. Вся раз­ница лишь в том, что присвоение рабовладельцем продуктов рабского труда было непосредственным следствием рабства; современный же ра­бочий отдает предпринимателю продукты своего труда в силу «свобод­ного договора». И если стоимость заработной платы всегда составляет только часть стоимости произведенного рабочим продукта, то не ясно ли, — спрашивает Родбертус, — что другая часть этой стоимости соста­вляет доход собственников? А если это так, то частная собственность на землю и средства производства вполне заменяет собою то давление, которое оказывала когдато на трудящихся рабская и крепостная за­висимость. Она заставляет рабочих довольствоваться скудным заработ­ком и предоставлять в распоряжение собственника все то, что остается за удовлетворением их самых насущных потребностей. Только тыся­челетняя привычка, в связи с упомянутою сложностью современного хозяйства, могла затемнить, по мнению Родбертуса, ту простую истину, что доход собственников есть не что иное как продукт труда рабочих. «Простейшие и ближайшие истины всегда оказывались наименее понят­ными для людей. Это случалось особенно часто с истинами, заключав­шими в себе общественный, моральный элемент, указывавшими людям на несправедливость того, что составляло правовую норму обществен­ных отношений в течение целых тысячелетий»[4].

К числу удивительнейших возражений против изложенного выше учения о ренте нужно, без сомнения, отнести следующее рассуждение Германия. Глупо было бы, — говорит этот остроумный человек, — со сто­роны рабочих менять известное количество, — положим, десять часов, — своего труда на плату, эквивалентную только 8 или 6 часам труда. «Однако, — отвечает Родбертус, — рабочих не особенно благодарят в тех случаях, когда они начинают находить такой отмен глупым. Тогда их всеми силами стараются убедить в противном, и если этой цели не до­стигают рассказы мисс Мартино, то помогает ultima ratio regis. Неза­висимо от взглядов рабочих на разумность такой сделки, они должны согласиться на нее, если не хотят умереть голодной смертью!» Когда могли они отказаться от предлагаемой им предпринимателем «глупой сделки»? Оборванными или совсем нагими были отпущены они на сво­боду, не имея ничего, кроме своей рабочей силы... обязанность прежнего владельца заботиться об их пропитании устранялась вместе с упраздне­нием их зависимости, между тем как потребности их оставались в преж­ней силе. Им нужно было чем-нибудь жить. Что же оставалось им делать? Им предстояла одна альтернатива: или разрушить существующий обще­ственный строй, или вернуться к прежним своим господам и получить в виде платы то, что получали они прежде в виде корма. Другими сло­вами, несмотря на новое правовое положение, они должны были рабо­тать при прежних экономических условиях. И рабочие были настолько благоразумны, что предпочли совершить глупость, в которой упрекает их Германн, и своим уважением к существующим правовым учреждениям обеспечить развитие цивилизации».

Этато «глупость» рабочих и обусловливает существование ренты, т. е. всякого дохода, получаемого известным лицом без труда с его стороны, единственно по праву собственника. В настоящее время такой доход получает различные названия, смотря по тому, достается ли он землевладельцам, предпринимателям или, наконец, обладателям денеж­ного капитала. Как подразделяется взятая у рабочих часть их продуктов между перечисленными категориями нетрудящихся, об этом мы будем говорить в следующих главах, где мы закончим изложение экономиче­ской теории Родбертуса. Мы увидим там, какие соображения заставили Родбертуса отрицать правильность теории поземельной ренты Рикардо, и постараемся обнаружить ошибки нашего автора по отношению к этому вопросу. Наконец, указавши все те пункты, в которых разо­шелся Родбертус с экономистами-классиками, мы сравним его теорию с учением Маркса. Теперь же мы закончим эту главу, обращая внимание читателя на то, что изложенная уже выше часть теории Родбертуса содержит в себе вполне выработанное учение о «прибавочной стоимости», этом фокусе всех «проклятых вопросов» XIX века. Именно это учение о «прибавочной стоимости» и заставило, как нам кажется, автора «Капитала» признать, что, несмотря на ошибочность теории поземель­ной ренты, «Sociale Briefe an von Kirchmann» ясно изображают сущ­ность капиталистического производства.




__________________________________

Ïðèìå÷àíèÿ

1 „Zur Beleuchtung", S. 81.

2 Ibid.

3 «Cours éclectique dʼécon. politique» par Florès Estrada, t. I, pp. 363—364.

4 „Zur Beleuchtung", S. 89.