Рабкор как рычажок культурного подъема
Товарищи, вопрос о задачах рабкоров связан теснейшим образом с вопросом о поднятии культурного уровня рабочего класса. Все вопросы, большие и малые, упираются у нас ныне в эту основную задачу. Коммунист, член РКП, был и остается международным революционером. Но в применении к задачам Советской Республики он прежде всего - культурник. Слово "культурничество" имело до революции в наших устах уничижительный, почти что бранный характер. "Это, мол, культурник", т.-е. деятель, который мелко плавает. Были ли мы правы тогда? Да, были. Потому что в условиях царизма и в условиях буржуазного господства самая главная культурная работа должна была состоять в том, чтобы сплотить пролетариат для завоевания власти, ибо только завоевание власти открывает возможность настоящей широкой культурной работы. В германской социал-демократии, у германских меньшевиков, имеется теоретик Гильфердинг*50, который на днях в теоретическом органе германской с.-д. партии написал статью, мысль которой такова: мы, немецкие социал-демократы, отказываемся от революционной деятельности в пределах Германской республики, мы посвящаем отныне свои силы культурному подъему немецкого рабочего класса. Выходит на первый взгляд, что он сказал чуть-чуть не то же самое, что и мы говорим: именно, что главная работа есть работа культурническая. Но в чем тут разница? Разница заключается в том, что в Германии пролетариат не имеет власти и, следовательно, культурническая работа пролетариата в Германии упирается в те рамки, какие ставят этой работе частная собственность на средства производства и власть буржуазии. А буржуазия, имея власть, имеет в своих руках издательства, книги, школы, библиотеки и пр. и уделяет рабочему классу лишь ту часть всего этого, которую она, буржуазия, считает необходимой, и на таких условиях, которые ей выгодны.
Можно, правда, сказать, что и у нас на этот счет бедновато. Но почему у нас бедновато по части школ, книг и газет? Потому что мы, вообще, бедны и малокультурны, и у нас всего мало. Но препятствий классовых и помех со стороны государства у нас нет, т.-е. у нас нет такой власти, которая была бы заинтересована в том, чтобы сократить средства культурного подъема пролетариата, ибо у нас власть рабочего класса. В одной из своих последних статей, на которую я уже ссылался, Владимир Ильич разъяснял: с завоеванием власти резко меняется самый подход к социализму. Пока длится господство буржуазии, до тех пор борьба за социализм выражается в сплочении пролетариата для революционного захвата власти. Это значит: прежде всего пробей ворота в царство будущего! А когда власть взята, тогда подымай культурный уровень трудящихся масс, ибо социализма на низкой культуре создать нельзя. Конечно, германскому пролетариату после завоевания власти культурная работа дастся несравненно легче, чем нам. Но работать приходится в тех условиях, в какие мы поставлены всей нашей историей, а история наша есть история зверского гнета, отсталости, бедности, некультурности. Из себя тут не выпрыгнешь. Наследие прошлого надо преодолеть. Самый большой плюс, самое большое завоевание, какое до сих пор дала революция (ведь революция сама по себе не цель, разумеется, а только средство), это - пробуждение в трудящихся массах мощной тяги к культуре. Стыд за свою некультурность, стремление подняться - это есть основное, что революция дала - в размере, никогда не виданном, охватившем миллионы и десятки миллионов. Особенно сильна эта тяга к культуре, разумеется, среди молодежи. Несомненно, что процент безграмотных среди подростков убывает. Это мы видим и по военным наборам. Но между безграмотностью и полной грамотностью есть один этап, который называется полуграмотностью или малограмотностью. Вот на этом-то этапе многие задерживаются. Таких малограмотных много теперь и в армии, и среди рабочей молодежи, и, тем более, среди крестьянской молодежи. Нужно, чтобы газета захватила такого малограмотного, привлекла его, заставила бы его ежедневно читать, научила бы его читать, упрочила бы его грамотность и через грамотность расширила бы его кругозор. Тут мы и подходим к поставленному сегодня вопросу.
Рабочий класс пробудился для культуры. И рабочий корреспондент является одним из выражений этого пробуждения класса. В этом - основное отличие рабкора от всех других писательских групп. Он есть ближайшее, низовое, непосредственное орудие пробужденного к новым интересам рабочего класса. Этим измеряется, этим определяется смысл его работы, его роль, объем его интересов. Рабкор воспринимает все, чем живет и дышит рабочий класс. Рабкор своим пером пользуется, как рычагом. Маленький рычажок, но рабкоров много, а значит и рычажков много для культурного подъема рабочей массы.
Мысль и изложение
Разумеется, для того чтобы эту роль культурного рычажка играть с успехом, рабкор должен уметь писать. Это не простая вещь, нет! Под уменьем писать надо понимать, конечно, не только простую грамотность, но первым делом уменье найти свою собственную мысль, спросить себя самого: что ты, такой-сякой, хочешь сказать? Научиться, товарищи, себя самого спросить об этом, да потверже, да посерьезнее, - это самое трудное дело. Так вот просто взять перо, чернильницу, бумагу, обмакнуть да настрочить о том о сем, а больше ни о чем, чтобы читатель от нечего делать почитывал, - этого мало, это не писательство и не рабкорство. Правда, нельзя греха таить - у нас немало статей газетных пишется именно по этому рецепту. Отсюда - довольно распространенная болезнь газетной "казенщины". Когда журналист не чувствует читателя и потому лишь смутно знает, о чем ему писать, на сцену выступают неизбежно общие места, "трескотня" и шаблон. Все это - не в обиду нам будь сказано. Умение найти свою мысль, нужную и необходимую именно в данных условиях, для данных читателей - это требование должен предъявлять себе всякий писатель, в том числе и начинающий рабкор. На это я напираю со всей силой. Первое дело - с пристрастием допросить себя самого: о чем и что хочешь сказать и для кого и для чего? Это предпосылка всего остального. Вопрос о том, как изложить - тоже вопрос чрезвычайной важности, но он встает только во вторую очередь.
Я встречал за последнее время много рассуждений о стиле, о слоге, предназначенных для рабкоров. Разумеется, это очень-очень важная сторона дела. Но среди рассуждений на эту тему встречается немало вздора. Так, иные думают, что говорят невесть какую мудрость, когда рекомендуют: "Пишите просто, по-пролетарски". Но что значит писать "просто"? Писать просто совсем не так просто. В сущности, совет этот вырос из прошлого, когда революционер-интеллигент подходил к массе, и ему говорили: "Пишите или говорите попроще, пояснее, поконкретнее"... Конечно, и сейчас такой совет может быть не без пользы повторен во многих случаях. Но сказать рабочим корреспондентам: "Пишите просто, не гоняйтесь за стилем", значит совсем не в то место попадать. Одной "простоты" совсем недостаточно. Нужно уменье, нужно искусство. Нужно вырабатывать свой способ изложения, свой слог. Это работа, это задача, это учеба. Как же подойти к ней? И на этот счет попадаются довольно-таки курьезные указания. Я встретил одно такое указание даже со ссылкой на меня. Некий товарищ рассказывал на поучение рабкорам, будто бы для выработки стиля я брал особое перо, доставал какую-то особую бумагу и... "разгонится, - пишет он, - а перо в бумагу упрется и стоп". (Аплодисменты, смех.) Прочитав эти строки, я был до последней степени поражен, откуда сие? Позвольте вам, товарищи рабкоры, более молодые писатели, сказать, что стиль вырабатывается не пером и не бумагой, а сознанием, мозгами. Спроси себя прежде всего, что ты хочешь сказать. Это есть первое условие - также и с точки зрения изложения, формы или стиля. Каждый по-своему красноречив в том вопросе, который он знает и в котором он заинтересован. Конечно, у одного изложение будет ярче, у другого - бледнее. Темперамент у писателей бывает разный. Но убедительное и выразительное изложение получится даже у полуграмотного человека, если он твердо знает, что хочет в данном случае сказать, и если он не просто пишет, чтобы писать, а стремится чего-то добиться, т.-е. если корреспонденция для него не простое удовлетворение тщеславия: "Вот, мол, и я, Иванов, подмахнул статью", - а выполнение некоторого общественного долга: "Я должен обличить такую-то неправду, такой-то непорядок или, наоборот, рассказать о такой-то заслуге"... Величайшая ошибка думать, что стиль можно выработать одними только формальными средствами, без главной пружины, без общественного устремления, которое толкает человека к действию. Мы, революционеры, и в писательстве на первом месте ставим стремление к действию: что-то изменить, что-то осуществить, чего-то добиться. Этой цели должны быть подчинены и усилия по выработке писательского стиля.
Из чего состоит корреспонденция? Из двух элементов, одинаково необходимых. Один из них, это - факт, а другой - точка зрения. Без факта нет настоящей корреспонденции. Это нужно помнить твердо. В основе корреспонденции должно лежать нечто живое и конкретное, притом свежее, то, что случилось, произошло на днях, недавно. Но подметить и выделить интересный факт можно лишь в том случае, если у рабкора есть точка зрения. Мало того, и преподнести читателю факт можно и должно под известным углом зрения. Только таким путем корреспонденция получит надлежащую воспитательную силу. Вот это сочетание живого факта с правильной точкой зрения и составляет сущность писательского искусства как рабкора, так и вообще журналиста. Смешно, конечно, спорить о том, что важнее: факт или его оценка. И то и другое необходимо. Но не глуши, не удушай факта точкой зрения! Первым делом расскажи факт, как следует быть, правильно и интересно. Не бей читателя по голове моралью, не тащи его за шиворот к выводу, - дай ему, как следует быть, разобраться в факте, изложи факт так, чтобы вывод вытекал сам собою, подскажи этот вывод читателю так, чтобы он не заметил подсказки. Это уж высшее искусство, и к нему должен стремиться каждый рабкор, который хочет стать серьезным работником печати. Подвигаться по этому пути можно лишь шаг за шагом, усердно исправляя и переделывая написанное, никогда не удовлетворяясь достигнутым, учась у других, проверяя себя через читателей, расширяя свои знания, свой кругозор и свой словарь.
В хорошем изложении должна быть прежде всего внутренняя логика. Надо последовательно излагать факты или развивать мысль, давая читателю возможность проходить своей собственной мыслью через все ступени, которые должны привести его к надлежащему выводу. Не редкость встретить журналиста или оратора, который не развивает последовательно свою тему, а зашвыривает читателей и слушателей отдельными несвязными мыслями или фактами, которые имеют то или другое отношение к теме. Такой неряшливый способ изложения действует разрушающе на мысль, как физическая неряшливость действует разрушающе на тело. Когда слышишь такого рода оратора, хотя бы и молодого, то говоришь себе: "Этот уже дальше не пойдет!". Ибо идти дальше можно, только добросовестно и вдумчиво прорабатывая вопросы, а это сейчас же видно на изложении: как бы прост ни был вопрос, но, если он продуман, в изложении будут и последовательность и свежесть. А если все свелось к шаблону, к фразам, к "трескотне" - ставь крест, пиши пропало!
Когда пишешь, представь себе ясно, что твою статью читают вслух в твоей мастерской, или в соседней, или на другом ближайшем заводе. Представь себе десяток-другой рабочих и вообще граждан, как они слушают твою статью. Задумайся спокойно и добросовестно о том, как эта статья входит в их сознание. А с другой стороны, представь себе ясно, что статью читают те лица, которых ты обличаешь за упущения и непорядки, и спроси себя: а не могут ли они сказать, что ты хватил через край, преувеличил, исказил, напутал, не разобравшись, как следует быть, в деле? Спроси сам себя, нет ли за тобой действительно греха в этом и не лучше ли отложить статью и еще раз проверить факты, как следует быть. Добросовестность рабкора есть важнейшее качество, без которого все остальные не послужат ни к чему. Если корреспонденции твои раз, другой и третий окажутся неправильными, преувеличенными или прямо ложными, то это не только подорвет доверие к тебе, рабкору Петрову, но может подорвать у отсталых читателей доверие к печатному слову вообще. Помни, рабкор, о своей собственной репутации, как газетного работника, и, вместе с тем, о твоей обязанности, как стража чести и достоинства советской печати!
Конечно, все это уже далеко выходит за пределы вопроса об изложении и стиле. Но связь тут все же самая прямая. Давно уж было сказано одним умным французским писателем, что "стиль - это человек", то есть не нечто внешнее, поверхностное, а нечто внутреннее, выражающее характер человека, его развитие, его волю, его добросовестность... Чтоб выработать свой стиль, надо выработать в себе мыслящего и действующего человека. И в этой выработке нельзя никогда останавливаться на месте!
Популярность или общедоступность
Изложение должно быть всегда, конечно, как можно более общедоступным. Но это опять-таки очень и очень сложный вопрос. Степень доступности зависит не только от изложения, но прежде всего от существа излагаемого вопроса. Чтобы подойти ближе к этой теме, я познакомлю вас с одним открытым письмом ко мне, которое было прислано в "Рабочую Газету", а редакцией газеты переслано мне. Вот главные места этого письма:
"Прошу редакцию "Рабочей Газеты" напечатать в газете это открытое письмо к т. Троцкому. Я, как рабочий корреспондент нашей пролетарской рабочей газеты, не могу обойти молчанием то, что затрагивает меня как корреспондента и как культурника. Дело в том, что я очень часто встречаю в газете "Правда" (которую я тоже выписываю) статьи т. Троцкого о рабочем быте, пролетарской культуре, искусстве, партийной политике в искусстве и т. д. Статьи очень и очень важные в настоящее время и интересны по сюжету, но только не для всех; под словом всех я говорю о рабочих, т.-е. не то, что они неинтересны для рабочих, наоборот, очень интересны, но, к великому сожалению, не вполне понятны и непонятны лишь только потому, что слишком уж перегружены научными терминами и словами, как, например, в газете N 209, в статье "Партийная политика в искусстве", фигурируют: "критерий", "метафизика", "диалектика", "абстракция", "антагонизм", "индивид" и т. д. Все эти слова требуют от читателей известной подготовки и высшего образования, а для среднего читателя и в особенности для рабочего они непонятны и, конечно, через это вряд ли могут заинтересовать их; в силу этого я бы, с своей колокольни, просил тов. Троцкого чаще писать такие статьи, но воздерживаться от вышеуказанных иностранных слов и терминов, а заменить их общепонятным популярным русским языком, дабы всем такие статьи могли принести ту духовную пищу, которой так жаждут наши отсталые рабочие читатели. З. Крячко. 25 сентября".
Письмо, как видите, довольно старое, я отвечаю на него здесь с запозданием. Но это роли не играет, так как вопрос о популярности имеет не временное, не мимолетное значение. Я, конечно, не стану доказывать, что статьи, о которых говорит т. Крячко, общедоступны, или что в них нет лишних иностранных слов или выражений, которые можно было бы построить удобопонятнее. Возможно, что такие грехи и промахи в этих статьях есть, даже наверное. Тем не менее, суть вопроса о популярности все-таки не здесь. Я сказал, что стиль зависит в огромной степени от того, насколько знает человек, что он хочет сказать. В основе лежит мысль, стремление к действию, а стиль развивается и обнаруживается уже как служебное средство. То же и с популярностью. Она не самоцель, а средство к цели. Изложение должно отвечать предмету, степени его сложности или простоты. Конечно, можно наворотить совершенно лишних иностранных слов и запутать самую простую мысль. Но сплошь и рядом трудность не в словах, вообще не в изложении, а в самом вопросе. Вот, например, "Капитал" Маркса. Можно его популярно написать, устранивши иностранные слова? Нет. Почему? Потому что тема сложнейшая. Если мы все иностранные слова "Капитала" заменим словами отечественного производства, то "Капитал" вовсе не станет более понятен. Почему? Потому что тема сложная. А как подняться к "Капиталу"? Старайся прочитать ряд более простых книг. Наберись знания и дойдешь до "Капитала". Главная трудность - в сложности вопроса. Более того. Если иностранные слова в "Капитале" заменять чисто-русскими, то изложение не только не выиграет в ясности, а, наоборот, усложнится. Научные термины (слова, обозначения) связаны с определенными точными понятиями. Если эти установившиеся термины заменять какими-либо более или менее подходящими русскими словами, то точность терминов исчезнет, изложение станет более расплывчатым. Гораздо лучше пояснить нужный термин, а затем повторить его раз и другой и ввести его таким образом в сознание читателя или слушателя. Если вопрос непосредственно вытекает из опыта рабочего, изложение всегда можно и должно дать такое, чтобы тебя понял прекрасно даже безграмотный. Но если вопрос из опыта отдельного рабочего непосредственно не вытекает, если вопрос опирается на несравненно более широкий опыт, как, например, вопросы математические, вообще научные, философские, то довести их до полной общедоступности одним изложением никак нельзя. Тут нужна подготовка, нужна тщательно подобранная библиотека, которая была бы для рабочего лестницею вверх, а каждая книжка - ступенью.
Первой ступенью для отсталого читателя-рабочего должна быть естественно корреспонденция своего же местного рабкора. Как читает газету передовик, политически и теоретически воспитанный рабочий? Он начинает с важнейших телеграмм, ищет глазами, нет ли где в мире обострения революционной борьбы, парламентского столкновения, смены правительства, угрозы новой войны и пр. Он сразу начинает, таким образом, с большого круга вопросов. А как подходит к газете рабочий массовик? Он ищет заметки или корреспонденции, которые касаются его цеха, его завода, или соседнего завода, или ближайшего клуба, наконец, его района или его города в целом. Рабочий массовик начинает с малого круга, и чем меньше круг, тем ему интереснее, ибо тем ближе рассказанные факты касаются его самого. Все наши культурно-просветительные и политико-воспитательные задачи и противоречия и укладываются между этими двумя кругами: один - огромный, захватывает всю нашу планету, всю ее жизнь и борьбу; а другой круг - совсем маленький, захватывает только то, что под ногами. В первом кругу интересов живут лучшие передовики, опытные, просвещенные, начитанные борцы. Во втором, т.-е. в малом, кружке замыкаются интересы отсталых рабочих и подавляющего большинства крестьян. Между маленьким кружком и большим располагается целый ряд промежуточных концентрических кругов, которые можно рассматривать, как ступени. Задача газеты - расширять интерес читателя и от малого круга, шаг за шагом, по ступенькам, вести к великому кругу. В этой работе воспитания читателя, расширения его кругозора, рабкору принадлежит очень важное место. Он близок к своим читателям, наблюдает их изо дня в день, следит за ростом их интересов и содействует этому росту, расширяя круг своих корреспонденций и постоянно учась из жизни и из книг, чтобы всегда оказаться впереди своего читателя.
Рабкор - элемент советской конституции
Надо всегда иметь перед глазами такую мысль: рабочий, который не читает газет, еще не сын своего класса и не сын своего времени... Надо во что бы то ни стало пробудить его. Если он не умеет читать, надо побудить его слушать, как читают другие. А для этого надо заинтересовать его, захватить его за живое. Чем? Тем, что касается его ближе всего. Нужно, чтобы он услышал, что о нем кто-то думает и пишет. Кто может это сделать? Рабкор. Пробудить дремлющую мысль наиболее отсталых собратьев по заводу - вот первая и главная задача каждого рабкора, который серьезно относится к своей работе.
В пруде вода не застаивается и не загнивает, если в него вливаются свежие ключи. То же и с газетой - особенно в условиях революционной монополии печатного слова. Надо это помнить: всегда есть опасность бюрократизации газеты. У редакции свои отделы, своя канцелярия, свои навыки, свой подход, свои инструкции сверху. А жизнь-то меняется, масса обновляется, возникают новые вопросы и интересы. Если газета глядит в одну сторону, а читатель в другую - то это смерть для газеты. Рабкор не должен этого допускать. Рабкор не только пишет в газету о жизни масс, но и следит за тем, как газета воспринимается массой, и не только его собственные корреспонденции, но и все отделы газеты и статьи. Пиши в газету о самой газете!
Следи за тем, какие новые книги и брошюры встречают отклик в рабочей среде, пиши в газету о книге. Газета не заменяет книги. Только книга может охватить вопрос со всех сторон и дать ему более глубокое, научное освещение. Рабкор, который только пишет, а не читает, не пойдет вперед; а кто не идет вперед, тот сдвигается назад. Рабкор обязан перед своими читателями повышать свой умственный уровень - читать, изучать, и чтение свое он должен сообразовать с теми вопросами, которые ставятся жизнью в центре его внимания, как рабкора.
Советское устройство государства имеет своей задачей приблизить к управлению и научить управлять самые широкие народные массы. Этой задачи мы не можем упускать из виду ни при каких условиях. Но опыт истекших лет показал нам, что практическое разрешение этой задачи гораздо труднее, чем мы представляли себе в начале революции. Слишком у нас много отсталости, темноты, неграмотности, бытовой неподвижности; и слишком остры и неотложны, с другой стороны, практические задачи хозяйственного строительства. Отсюда, как из главного источника, и вытекает уклон к бюрократизму, т.-е. к решению вопросов через государственные канцелярии, помимо и за спиною трудящихся. Вот здесь-то газета и выступает как могущественная поправка к работе государственного аппарата. Газета рассказывает, как эта работа сказывается и воспринимается на низах, как низы откликаются на эту работу. Уловить этот отклик и передать его в газету - непременная задача рабкора. Этим самым он привлекает к проверке государственной работы читателей газеты и постепенно подготовляет их к участию в самом управлении. Рабкор - не просто газетный сотрудник, нет, он новый и важный элемент советской конституции, он дополняет деятельность правительственных органов, противодействуя их бюрократизации.
Вопросы быта
Одним из важнейших вопросов, входящих в сферу деятельности рабкоров, - об этом я уже не раз говорил и писал - является быт трудящихся масс в процессе его ломки и перестройки. Но вопросы этого порядка уже гораздо сложнее вопросов цеховых или заводских. Здесь особенно важен правильный подход. Иначе запутаться нетрудно. Бытовые вопросы сводятся в основе своей к хозяйственно-культурному строительству и к культурно-воспитательному воздействию. Тут очень важно научиться правильно, реалистически, не заносясь, оценивать нашу собственную работу. Она состоит из двух элементов разного исторического значения. С одной стороны, мы постепенно вводим в семейно-хозяйственный быт элементы коллективизма. Здесь при всей еще скромности наших достижений мы, по направлению работы, принципиально отличаемся от всего того, что делается на этот счет в капиталистических странах. Но, с другой стороны, мы ведем работу в том направлении, чтобы усвоить трудящимся массам нашей страны те культурные навыки, которые являются общими всем цивилизованным народам: грамотность, чтение газет, опрятность, вежливость и пр. Таким образом, в то время как основная линия нашей культурной работы направлена на социализм и коммунизм, нам одновременно приходится работать над тем, чтобы продвинуть вперед огромнейшие участки нашего культурного фронта хотя бы до линии культурности, достигнутой в передовых буржуазных государствах. Вот этот двойственный характер нашей работы, обусловленной целиком нашим историческим прошлым, надо себе уяснить как следует быть, чтобы не ошибаться самим насчет смысла и содержания нашей работы.
Так, например, некоторые местные общества нового быта ставят себе задачей выработку "коммунистической этики", при чем оказывается, на поверку, что под этим они понимают уничтожение грубости, борьбу с пьянством, взяточничеством и прочими грехами. Совершенно уж очевидно, что, ставя вопрос так, мы сами становимся жертвами известного оптического (зрительного) обмана. Выходит, будто грубость, сквернословие, пьянство и взяточничество характеризуют весь капиталистический мир, и будто только мы себе впервые ставим задачей создание "коммунистической этики" путем очищения нашей страны от перечисленных грехов и пороков. На самом же деле по части грубости, сквернословия, взяточничества и пр. мы получили отчаянное наследство царской России, которая на многие десятки лет, а в иных отношениях - на столетия отставала по части культурности от европейских государств. В ликвидации этого добуржуазного варварства состоит добрая доля наших культурных задач, а следовательно, и работы рабкоров-культурников. Я настаиваю на этом потому, что для нас самое важное - отдавать себе правильный отчет в том, что мы делаем. Вы помните, как Маркс говорил, что о партии, как об отдельном человеке, нельзя судить по тому, что эта партия о себе думает. Почему? Потому что все партии прошлого, особенно же партии мелкобуржуазной демократии, питались иллюзиями, скрывая от себя самих прорехи и противоречия своей программы и своей работы. Буржуазно-демократические партии не могут жить без иллюзий. Именно в силу этого меньшевики и эсеры, например, считают себя "социалистами". Эти их иллюзии прикрывают тот факт, что на самом деле они выполняют служебную работу в интересах буржуазии. Но нам, коммунистам, иллюзии не нужны. Мы - единственная партия, которая при выполнении своей великой исторической работы не нуждается ни в каких иллюзиях, самообманах, фальшивых прикрасах. Окрестить борьбу с грубостью и пьянством и взяточничеством каким-нибудь архи-торжественным именем, вроде борьбы за коммунистическую этику или за пролетарскую культуру, вовсе не значит приблизить наступление коммунистического строя, а значит лишь украсить свою черную подготовительную работу фальшивой этикеткой, что нам, марксистам, не с руки и не к лицу.
Но этим я вовсе не хочу умалить значение нашей повседневной борьбы за повышение культурного уровня масс. Наоборот, от успеха ее зависит все. Когда-то мы говорили, что тифозная вошь может съесть социализм. Борьба со взяточничеством, как и с вошью, сама по себе еще не означает насаждение коммунистической этики, но ясно, что на нечистоте физической и моральной коммунизма основать нельзя.
В городе и деревне считают: "комсомольцу пить нельзя". Это завоевание нужно укрепить и развить. Теперь нередко встретить болтуна, который с глубокомысленным видом станет разъяснять, что борьба с алкоголизмом есть... толстовство. Трудно представить себе большую глупость и большую пошлость. Борьба с алкоголизмом для трудящихся масс есть борьба за физическое, духовное и, прежде всего, за революционное самосохранение. Мы только-только начали подниматься вверх. Всего у нас в обрез. Заработную плату мы можем поднимать лишь очень и очень медленно. А ведь заработная плата - основа рабочего быта и основа культурного подъема. Врезываясь в быт рабочего, алкоголь урывает значительную долю заработной платы и тем самым подсекает культурный подъем. Надо ясно понять всю глубину алкогольной опасности в наших условиях, когда хозяйственный организм страны еле начинает оправляться после тяжкой болезни и еще всюду несет на себе следы худосочия. Рабкоры должны уметь борьбу с алкоголизмом тесно связать со всеми условиями жизни каждой данной группы рабочих, со всей их заводской, культурной, семейно-бытовой обстановкой. Но тот рабкор не рабкор, кто легко относится к алкоголизму, злейшему врагу революции и культурного подъема масс!
В связи с вопросами быта меня спрашивают, как я отношусь к "октябринам", и являются ли они фактом нового быта? Конечно, преувеличивать значение октябрин никак не нужно, а тем менее допустимо бюрократизировать их; но, как признак сдвига, они представляют несомненный шаг вперед. Как раз сегодня я получил письмо из Елисаветградского уезда, одного из самых "махновских" уездов, перенесшего наиболее жестокие испытания бандитизма. Там в деревне (забыл, в какой) уже до 10 крестьянских семейств совершили октябрины, при чем собирались на этих октябринах и старики. Само собой, повторяю, это еще не меняет быта, но это - критический сдвиг, обнаруживающий стремление к чему-то новому. Так на них и нужно смотреть...
Религиозность у нас ведь часто держится не в голове, не в сознании, не в убеждении, а в быту, в обиходе, в обстановке. Вот почему одними научными доводами далеко не всегда можно добиться успеха. Но зато сильнейшие щелчки религиозным предрассудкам можно нанести, рассказывая, как они проявляются в жизни. Нужно ясным и критическим глазом посмотреть, как проходят церковные крестины, или венчание, или похороны, и рассказать просто, или со смешком, кому дан смешок. Вот этакие религиозно-бытовые корреспонденции могут и должны сыграть гораздо более крупную роль в борьбе с бытовой церковностью, чем замысловатые и надуманные карикатуры некоторых наших рисовальщиков.
Половой вопрос
Очень много говорят, в связи с бытом, о половом вопросе. Молодежь нашу этот вопрос, по понятным причинам, захватывает особенно остро. Записки на эту тему подаются на всех собраниях. И вопрос ставится не теоретически, т.-е. не в смысле марксистского выяснения развития форм семьи и общественно-половых отношений, а практически: как жить теперь, как быть сегодня?
Но в том-то и трудность, что на вопрос, поставленный практически, ребром, нельзя дать, при наших условиях, какой-либо категорический ответ, ибо половой вопрос захватывает весь клубок вопросов нашей общественности и семейно-бытовых отношений, а это клубок пока что еще очень и очень запутанный. Я здесь не могу его распутывать, даже и теоретически только: это отняло бы очень много времени, да и в порядке нашего дня стоит не тот вопрос. Но главные моменты я укажу, потому что мимо отношений, конфликтов и затруднений, вырастающих на общественно-половой основе, рабкор никак не может пройти безразлично.
Незачем говорить, что мы и половой вопрос рассматриваем открыто, без мистицизма, без условной лжи и лицемерия, - но уж, разумеется, и без цинизма. Молодое поколение должно быть своевременно ознакомлено с физиологией и общественной гигиеной пола, - нужна половая грамотность, как и политическая. Это минимум того, что мы должны дать. Но отсюда, конечно, еще очень далеко до разрешения всех противоречий, связанных с половой жизнью в наших переходных условиях.
Жилищный вопрос имеет огромное влияние в этой области, как и вообще во всем, что касается личной жизни. Создание достойных культурного человека квартирных условий есть необходимая предпосылка для внесения большей культурности и человечности также и в половые отношения. То же самое относится к условиям общественного питания, к условиям питания и воспитания младенцев и вообще детей и пр. Ясно, что вся работа по переустройству быта в социалистическом направлении будет создавать более благоприятные условия для разрешения нынешних половых противоречий.
Параллельно с этим совершается и будет совершаться процесс пробуждения и развития личности. Культурность есть в то же время внутренняя дисциплина. Если мы говорим, что по пути к полному социализму и коммунизму государство, как аппарат принуждения, постепенно отомрет, то этим самым мы говорим, что необходимая для нового общежития дисциплина из внешней целиком станет внутренней, перейдет в общественную культурность каждого отдельного гражданина. Как люди в хоре поют согласно не потому, что их заставляют, а потому, что им это приятно, так и при коммунизме согласованность отношений будет отвечать личным потребностям всех и каждого. Для половых отношений это означает: с одной стороны - освобождение их от внешних уз и стеснений, с другой стороны - подчинение их внутренней дисциплине личности с ее более богатой духовной жизнью и более высокими запросами. Разумеется, эта перспектива еще довольно отдаленная. Но она указывает нам все же тот путь, на котором нужно искать выхода из нынешних острых и болезненных противоречий в области половых отношений. Общественная работа над переустройством быта и работа над собственной личностью, над повышением ее квалификации во всех отношениях - вот то основное указание, которое можно дать на столь многочисленные записки по вопросам пола. И это вместе с тем тот угол зрения, под которым должен подходить к этим вопросам рабкор.
Бытописательство и новая литература
Итак, через рабкора рабочий быт должен оглянуться на себя и рассказать о себе. У нас было немало споров о задачах новой, пролетарской литературы. Некоторые литераторские кружки пытались убедить нас в том, что революционная литература должна не "отражать", а "преображать", и что поэтому бытописательству нет места в революционном художественном творчестве. Такой подход самым очевиднейшим образом обнаруживает "детскую болезнь" левизны. Марксизма тут нет ни на грош. Как можно преображать, не отражая? Как можно воздействовать на быт, не познавая его во всей его конкретности? Некоторые (из коммунистов-футуристов) договариваются до того, что революционная литература должна де давать нам "стандарты", так сказать образцы и нормы того, что должно быть. Но это уж явно безжизненная, идеалистическая, профессорская, схоластическая точка зрения. Мир тут искусственно делится на две части: бытие и долженствование. Пусть, мол, консерваторы изображают то, что есть, а мы - ух, какие революционеры! - будем показывать то, что должно быть. Когда читаешь такие мудрствования, то говоришь себе: ни Маркс, ни Ленин для этих людей как бы не существовали. Нет, не мудрите, господа: нам до зарезу необходимо отражение жизни и быта трудящихся, начиная с простых рабочих корреспонденций и кончая художественными обобщениями. И несомненно, что развитие сети рабкоров, расширение кругозора рабкоров, углубление их интереса и захвата, повышение их литературных приемов, - все это вместе и создает базу для новой более широко объемлющей литературы нашей переходной эпохи.
Тут позвольте опять вернуться к спору о пролетарской литературе, чтобы выделить основное ядро вопроса. Кое-какие товарищи обвиняли меня в том, что я де "против" пролетарской литературы. При доброй воле (вернее, при злой воле) это можно понять так: в частности, что я в некотором роде и против рабкоров, потому что они являются единственным непосредственным низовым литературным голосом пролетариата. Через рабкоров пролетариат оглядывается вокруг себя, вглядывается в себя самого, о себе рассказывает. Если рабкор этому не служит - это не рабкор, его надо разжаловать... В каком же смысле, товарищи, я говорил "против" пролетарской литературы? Не против пролетарской литературы говорил я, а против того, что отдельные кружки литераторов вывески вывешивают над своей дверью: "В этом маленьком заведении вырабатывается пролетарская литература. Больше никуда не заходи!". Нет! Так просто пролетарской культуры не создать. Задача гораздо хитрее и сложнее. В Пролеткульте прекрасную работу выполняют, поскольку учат и учатся писать, учат и учатся драматургии, музыке, искусству. Но когда создаются наспех литературные кружки из дюжины молодых литераторов, лишь субъективным настроением связанных с пролетариатом, и говорят: пролетарская литература, это - мы, а все остальное - от лукавого... ну, тут мы должны возразить. Слишком торопитесь! Собственные желания принимаете за факты. Не потому, что мы "против" пролетарской литературы - какой вздор! - а потому, что нельзя считать создание пролетарской литературы - если понимать это не в кружковом, а в классовом смысле - таким простым и легким делом, когда перед тобою стоит прежде всего задача поднятия отсталого рабочего класса, который в массе своей еще до литературы, к несчастью, не поднялся. Вот мы, товарищи, говорим: "буржуазная литература". Почему мы ее называем буржуазной? Откуда она взялась? Как сложилась? Буржуазия класс богатый, поэтому образованный. У нее есть свободное время, ибо она эксплуатирует пролетариат. Свободное свое время она отдает всем видам наслаждений, в том числе и литературе, искусству и пр. Как воспитываются буржуазные писатели? Это сплошь и рядом сынки мелкой, средней или крупной буржуазии. Они учатся в буржуазной школе, они живут в буржуазной семье, они посещают буржуазные салоны, где встречаются с буржуазным депутатом, с инженером, с торговцем, с музыкантом, услаждающим слух той же буржуазии. У них, таким образом, всегда имеется "своя" общественная атмосфера, в которой они живут, которой дышат. Они друг дружку понимают с полуслова. Писатель, художник должен иметь накопленные повседневные впечатления. Где он их накопляет? В буржуазной среде. Почему? Потому что в этой среде он плавает, как рыба в воде. Это его среда, богатая, "культурная". И то, что он там впитал в себя, то, чего он там надышался, нанюхался, в этой буржуазной сфере, - это он передает в стихах, повестях и романах. Вот, просто и коротко говоря, процесс создания буржуазной литературы. Создавалась она к тому же не сразу. Создавалась она веками. Буржуазия господствует столетия. Уже до того времени как она взяла власть, она была богатым и образованным для своего времени классом. И вся художественная братия, в том числе и их газетные корреспонденты - как их назвать: буржкоры, что ли? - эти самые буржкоры питались, всем виденным и слышанным в буржуазных семьях, салонах магазинах и пр. Каково, стало быть, главное условие развития буржуазной литературы? Главное условие то, что буржуазные литераторы и вообще работники искусства и сама буржуазия живут в одной и той же повседневной обстановке и характеризуются, приблизительно, одинаковым уровнем культуры. Литература, наука, искусство особенно богаты в тех странах, где богата и мощна буржуазия, где она долго развивалась и господствовала, идейно подчиняя себе большие круги народа, где у нее большие научные и литературные традиции. И у нас, в процессе создания нашей классической, дворянской по духу, и нашей позднейшей, буржуазной литературы, писатели наши жили одной жизнью со своим классом, который был способен питать, поддерживать и вдохновлять своих писателей.
Вот, если мы спросим себя, товарищи, в настоящий момент, сегодня, может ли наш пролетариат для своих художников, писателей, поэтов создать такие условия, - да или нет? - я отвечаю: к несчастью, еще не может. Почему? Именно потому, что пролетариат есть пролетариат: для того чтобы послать начинающего пролетарского писателя или художника в школу учиться, развиваться, его нужно, при нынешних условиях, оторвать от производства, от завода, отчасти даже и вообще от повседневной жизни рабочего класса. До тех пор, пока пролетариат будет оставаться пролетариатом, даже из недр его выходящая интеллигенция будет неизбежно в большей или меньшей степени отрываться от него. Маркс и Ленин могли быть и не рабочими - и в то же время понять ход развития рабочего класса гениальным умом своим и выразить это в научных системах. Но для того чтобы поэт, беллетрист чувствовал настроение широких рабочих масс и выражал это в литературе и поэзии, он должен быть непрерывно и неразрывно связан с рабочими массами, в жизни, в быту, в повседневных переживаниях. А этого сейчас нет и не может быть настоящим образом до тех пор, пока мы не создадим предпосылок для новой, подлинно массовой культуры. А условия эти: во-первых, грамотность; во-вторых, настоящая грамотность, а не полуграмотность; и, в-третьих, всеобщая начитанность. А это предполагает всеобщую материальную обеспеченность, т.-е. такие условия жизни, когда у человека есть широкий досуг - не только для отдыха, но и для самообразования, самовоспитания, - другими словами, это предполагает материальный и духовный подъем до такого уровня, когда рабочий класс в толще своей, а не в одной только верхушке, овладеет всей человеческой культурой. Путь к этому - малый или большой, длинный или короткий? Да он настолько же длинен или короток, как и весь наш путь к полному и развернутому социализму, ибо настоящим образом поднять всю пролетарскую, а за нею и крестьянскую массу на такой культурный уровень, при котором между писателем и читателем, художником и зрителем не будет огромной культурной дистанции, можно только закрепив и развив социализм. И какая это будет культура тогда? Пролетарская? Нет, это будет социалистическая культура, потому что пролетариат, в отличие от буржуазии, и не может и не хочет оставаться господствующим классом навсегда. Наоборот, он взял власть, чтобы как можно скорее перестать быть пролетариатом. При социализме - нет пролетариата, а есть могущественная и культурная трудовая артель и, следовательно, артельное, или социалистическое, искусство.
Разумеется, среди молодых литературных групп, выходящих ныне из рядов пролетариата или приходящих к пролетариату, есть талантливые или, по крайней мере, подающие надежды поэты, беллетристы и пр. Но творчество их представляет еще такой маленький уголок, что не может быть и речи об удовлетворении пролетариата этим искусством. Нужно всячески помогать молодым пролетарским побегам художественного творчества, но в то же время нельзя допускать такого вопиющего нарушения перспективы, когда небольшая молодая литературная группка объявляет себя носительницей "пролетарской литературы". Такая самооценка покоится на ложном понимании всего хода культурно-исторического развития пролетариата, которому еще очень и очень нужно пройти через буржуазное искусство, усвоить себе лучшее, что этим искусством создано, поднять свой художественный уровень и тем обеспечить условия для подлинного массового социалистического искусства. В этом процессе отдельные литературно-пролетарские группы могут занять свое местечко, но никак не монопольное. Разумеется, к буржуазному искусству, как и к дворянской усадьбе, пролетарий отнесется по-пролетарски. Пролетариат ведь свою классовую точку зрения берет не из искусства, наоборот, он вносит ее в искусство. И вот здесь тоже должен помочь рабкор. Он должен стать посредником между широкой массой, с одной стороны, литературой и вообще искусством - с другой. Что читает рабочий? Что читает работница? Какие художественные произведения им нравятся? Как они их читают? Переносят ли выводы на себя, на свою жизнь? Все это рабкор должен уметь подсмотреть, подслушать и рассказать.
Стенные газеты, которые развешаны в этом зале и в создании которых рабкоры принимают такое активное участие, представляют, конечно, очень ценное завоевание в процессе нашей борьбы за подъем культурного уровня масс. В этом их низовом происхождении их огромное значение, и мы здесь отмечаем, славим и награждаем - главным образом, собранием ленинских книг - тех заводских писателей и художников, которые лучше составили и лучше украсили свою стенную газету. Но в то же время, товарищи, эти же стенные газеты, сработанные от руки, напоминают нам о нашей бедности и о нашей культурной отсталости, о том - как много и много нам нужно учиться, чтобы выравняться культурно по передовым буржуазным странам, конечно, сохраняя и укрепляя наши социалистические основы. Наша пресса, и в том числе наши стенные газеты, выражают собою неизмеримо более высокую идею, чем те "идеи", которые развиваются буржуазной прессой. Но если вы возьмете, скажем, английские газеты со стороны разнообразия материала, умелости и привлекательности изложения, иллюстраций, техники, то вы должны будете сказать: как нам далеко до них! У них там, кроме больших газет, имеется множество мелких, специальных, посвященных особым интересам или нуждам профессии, корпорации или квартала и отражающим жизнь его со всех сторон. А мы вот вынуждены от руки создавать стенные газеты, которые выпускаем раз в месяц, а то и реже. Или сравним нашу печать с американской! У нас сейчас во всем Советском Союзе меньше 500 газет, с общим тиражом в 2 1/2 миллиона экземпляров. А в Сев. Америке около 20 тысяч газет, с тиражом свыше 250 миллионов экземпляров, т.-е., примерно, в сто раз больше, чем у нас. А ведь население в Соединенных Штатах меньше, чем у нас, миллионов на 20 с лишним! Эти цифры надо всегда иметь перед глазами: о собственной отсталости никогда забывать нельзя. В том-то и состоит, между прочим, зловещая сила некультурности, что она усыпляет сознание, а нам нужно иметь сознание всегда бодрствующее. Только тогда мы одолеем всех врагов и в том числе самого могущественного - нашу некультурность!
О критике и обличениях
В заключение я еще раз хотел бы сказать о критике и обличениях всяческих наших непорядков. Это одновременно и легкое и трудное дело. Легкое потому, что непорядков много, искать их не приходится, достаточно оглянуться вокруг себя; а трудное это дело потому, что причины непорядков очень сложны, и не всегда можно их сразу доискаться.
У нас все находится в процессе "налаживания". Самое словцо это - "налаживается" - у нас, как известно, в большом ходу. Владимир Ильич очень не любил этого слова и всегда иронически повторял его: налаживается... стало быть, не налажено, и неизвестно, когда наладится. Под словом "налаживается" скрываются нередко и неумелость, и рукосуйство, и ротозейство, но также и трудные внешние условия и всякие нехватки и недостатки. Отделить объективные причины непорядков от субъективных, беду от вины - очень нелегкое дело. Столь же нелегко дать общую оценку положения на заводе, или в школе, или в войсковой части: идет ли дело лучше, велики ли успехи и нужно ли руководителей хвалить или порицать? Можно взять одну и ту же фабрику и, по обследовании ее, дать две прямо противоположные картины: в одном случае перечислить все факты и явления непорядка, неустройства, неразумного использования труда или материала и пр., а таких фактов осталось еще множество! Но можно поступить и иначе: собрать воедино все улучшения, какие достигнуты за последние два-три года, а таких улучшений тоже немало, и если их собрать воедино, закрывши глаза на все прорехи, то получится очень отрадная картина.
Вот почему в наших сложных и трудных переходных условиях инспектору, ревизору, а следовательно и рабкору так легко стать жертвой собственного субъективного пристрастия, собственного критического произвола, а тем более - злой воли. Нужна очень большая вдумчивость, очень большая добросовестность, чтобы удержаться на правильной линии. А когда тот, кого инспектируют или пробирают в печати, видит только, что выводы у инспектирующего основываются на поверхностных впечатлениях и личных пристрастиях, то ясно, что такого рода проверка или проборка не движет вперед, а наоборот - убивает дух и разрушает дело.
Вот этой опасности рабкоры должны избегать, как чумы. Конечно, в своих суждениях и оценке рабкор будет нередко ошибаться: никакое дело не бывает без ошибки, а газетное - меньше, чем всякое другое. Но пристрастия, произвола и безответственности - вот чего не может и не должно быть у рабкора. Борясь с произволом, рабкор сам ни в каком случае не должен становиться источником произвола - в своих симпатиях, оценках и выводах. Чувство ответственности за выполняемую работу должно играть руководящую роль во всей его деятельности. Рабкор - орган общественной совести, который следит, который обличает, который требует, который настаивает. Иначе нельзя! Рабкор написал о непорядках и ждет, чтоб их устранили. Но их не всегда устраняют сразу. Вот тут-то и открывается только настоящее поле деятельности для рабкора. Самое простое после неудачи - махнуть рукой. Но рабкор-борец поступает иначе. Он знает, что подметить непорядок гораздо легче, чем устранить его. Он знает также, что газета действует не сразу, а изо дня в день, повторяя и нажимая. Рабкор пользуется какой-либо новой оказией и по-новому, с новыми обстоятельствами или подробностями, обличает тот же непорядок. Мало того, он и сам продолжает изучать вопрос, подходя к непорядку и с той и с другой стороны, чтобы яснее понять, где его корни, и чтобы ударить вернее по главной причине непорядка. Рабкору нужна выдержка, рабкору, как борцу, нужен характер. И в большой политике мы не сразу все завоевали: мы пережили десятилетия подпольной борьбы, потом 1905 год, потом поражение и опять подполье, потом пришли - 1917 год, Февральская революция, гражданская война... Величайшую выдержку проявила наша партия в революционной борьбе и этим победила. Рабкоры должны быть насквозь проникнуты этим духом коммунистической партии - духом борьбы, выдержки, революционного долга. Рабкор должен быть коммунистом, должен жить не буквой лишь, но и духом учения Ленина, которое есть постоянная критика и самокритика: на слово не верь, слухами не живи, проверяй цифры, проверяй факты, учись, критикуй, добивайся, борись с произволом и с чувством беззащитности, настаивай, повторяй, расширяй свой идейный захват, иди вперед и толкай вперед других, - только тогда будешь настоящий и подлинный рабкор! (Бурные аплодисменты.)
"Правда" N 183,
14 августа 1924 г.
*49 Этот доклад, прочитанный 23 июля 1924 г., был впервые помещен в газете "Правда" от 14 августа, N 183, а затем вошел в брошюру "Вопросы культурной работы", ГИЗ, 1924 г.
*50 О Гильфердинге - см. том XIII, прим. 106.