Ã. Â. Ïëåõàíîâ
Сочинения Òîì I.
Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова
XII.
(Практические предложения)Если производительность земледельческого труда не только не уменьшается, но даже возрастает во всех прогрессирующих странах, — хотя и в меньшей степени, чем производительность труда фабричного, — то экономический пессимизм Мальтуса и Рикардо лишается всякого основания. Увеличение народонаселения является, в таком случае, не бедствием, которого должны страшиться цивилизованные народы, а источником общественного богатства и благосостояния. Правда, до сих пор было не так, но причина этого печального явления коренится не в производстве, а в распределении национального продукта. В этом, по мнению Родбертуса, коренной «недостаток» современной общественной организации, в устранении этого «недостатка» состоит вся суть социального вопроса. Мы знаем уже, что с самых первых шагов в области самостоятельных экономических исследований Родбертус задался целью «увеличить долю участия рабочего класса в национальном доходе», и что все научные исследования его были лишь «необходимой теоретической основой» для достижения этой цели. Посмотрим же, какие «практические предложения» для решения этого вопроса имел в виду автор «Социальных писем к Кирхману».
Современная общественная организация казалась ему переходною ступенью от античного строя, где не только средства производства, но и сами производители были объектами частной собственности, к тому будущему обществу, в котором предметы потребления будут подлежать частному присвоению, в размере участия каждого индивидуума в национальном производстве. Понятно, что «практические предложения» нашего автора должны были сообразоваться с этим общим ходом исторического развития, с этой сменой «всемирно-исторических периодов». Вот почему он так недоверчиво относился к «эйзнахцам», не имевшим, разумеется, в виду никакого «будущего периода». «Эйзенах глубоко комичен!» — восклицает он в одном из писем к Р. Майеру. Так же мало удовлетворили его всевозможные попытки примирить интересы труда и капитала на почве «свободного договора», путем пресловутого «участия рабочих в прибыли предприятий» или чего-либо подобного. «Стремиться решить социальный вопрос на почве свободного договора — такое же нелепое намерение, как если бы госпожа История (Frau Historia) вздумала лечить бедствие рабства, оставаясь на почве рабства»[1], — пишет он тому же Р. Майеру. Даже лассалевский проект организации производительных рабочих товариществ вызывал его недоверие, именно ввиду философско-исторических соображений. «Ничто не убедит меня в том, что производительные ассоциации лежат на пути будущего национально-экономического развития... Они не могут явиться даже переходной ступенью к более широкой цели. Они вернули бы нас к корпоративной собственности, которая в тысячу раз хуже современной частной собственности. Переход от частной к государственной собственности не может совершиться через посредство собственности корпоративной; напротив, именно частная собственность есть переходная ступень от корпоративной к государственной собственности»[2]. На основании всех этих соображений Родбертус должен был искать такого пути для решения социального вопроса, который, с одной стороны, постепенно вел бы общество к «будущему всемирно-историческому периоду», но в то же время не подал бы повода к слишком резкому разрыву с настоящим. Как «социально-консервативный» мыслитель, наш автор стремился, разумеется, к мирному решению социального вопроса, потому что вопрос этот «не может быть решен на улице, посредством стачек, баррикад или даже петроля». Задача людей, стремящихся к решению социального вопроса, заключается, по мнению Родбертуса, в том, «чтобы найти и осуществить такие «экономические учреждения», которые могли бы, путем мирного развития, постепенно перевести общество из современного, основанного на частной собственности и уже отжившего государственного порядка в высший порядок, в котором собственность являлась бы лишь в виде дохода, пропорционального труду». Эта, как он сам сознавался, неудобопроизносимая формулировка дополнялась еще одним, весьма существенным требованием.
Искомые «экономические учреждения» должны были «вести к указанной цели и связать настоящее с будущим путем системы наемного труда, не сокращая доходов собственников, но в то же время обеспечивая рабочим увеличение участия их в национальном доходе»[3].
Само собою разумеется, что такие замысловатые учреждения не могли бы быть осуществлены иначе, как посредством государственного вмешательства. В вопросе о государственном вмешательстве Родбертус совершенно сходился с Лассалем и не менее его ненавидел «Nichts-als-Freihändler»ов. «Физиократическая система, от которой мы и теперь так страдаем, должна уступить место антропократии. Народное хозяйство также должно войти в сферу государственного управления», — писал он в статье, носящей вполне понятное название «Physiokratie und Anthropokratie», к которому, по неизвестной причине, был прибавлен какой-то таинственный знак. Издатель «писем и статей» Родбертуса, Р. Майер, называет этот знак «масонским» и предполагал, что, украшая им статью, Родбертус хотел пригласить «свободных каменщиков» к постройке здания «будущего». Эта частность имеет, разумеется, значение лишь в качестве биографической подробности. Для нас важно лишь содержание статьи, в которой автор старается выяснить разницу между животным организмом, с одной стороны, и социальным — с другой. Между тем как «животные организмы свободны только по отношению к внешнему миру», социальный организм свободен еще и в том смысле, что составляющие его «атомы» могут по произволу изменять свои взаимные отношения, а следовательно и всю организацию общества.
... Der Mensch
Vermag das Unmögliche;
Er unterscheidet,
Wählet und richtet, —говорит он словами Гете. Государство должно совершать все признанные необходимыми изменения и исполнять таким образом волю «социальных атомов». Но между тем как Лассаль полагал, что государство лишь тогда явится на помощь рабочему классу, когда он будет представлять собою сильную политическую партию, Родбертус считал политическую программу Лассаля по меньшей мере бесполезным придатком к социальным требованиям рабочих. Он думал, что политическая агитация только нарушит общественное спокойствие, необходимое для решения социального вопроса. Кроме того, он опасался, что в наше время, когда «чуть не сам Лойола спекулирует на социальный вопрос», политика даст возможность приобрести влияние над рабочим людом, интересующимся социальным вопросом только «для политики», как выражался он, играя словами. Еще более отрицательно относился он к «католическим» и «протестантским социалистам». «Я убежден, — писал он Р. Майеру, — что пока одни будут примешивать к социальному вопросу свои религиозные, а другие — политические симпатии, вопрос этот решен не будет». Не рассчитывая на политическую самодеятельность рабочего класса, он всего ожидал от великодушия и гения какогонибудь государственного человека. Откуда возьмется такой человек, — он и сам не знал хорошенько. Некоторое время он думал, что таким благодетельным гением явится князь фон Бисмарк, которым он так восхищался в период франко-прусской войны. Находчивые друзья нашего автора советовали даже ему просить у «железного канцлера» аудиенции для изложения своих «практических предложений», но Родбертус был слишком умен для того, чтобы решиться на такую детскую выходку. Он отвечает, что в четверть часа невозможно решить социальный вопрос, а по окончании аудиенции Бисмарк, наверное, забудет и о социальном вопросе и о сделанных ему «предложениях». Он уже начал склоняться к тому убеждению, что «Бисмарк так же ничтожен во внутренней, как велик во внешней политике» (письмо к Р. Майеру 5 февраля 1873 г.). Это не помешало ему однако надеяться на появление нового Мессии, а в ожидании этого писать проекты и передавать их на обсуждение политико-экономических конгрессов. Будучи убежден, что в настоящее время «даже самые абстрактные вопросы экономии понимаются рабочими лучше, чем многими профессорами», он не переставал осаждать своими «практическими предложениями» профессоров, принадлежавших, по энергическому его выражению, к «эйзенахскому болоту», и упорно отклонялся от всякой более благодарной практической деятельности. Только незадолго до смерти он начал останавливаться на мысли «выступить в качестве социалистического депутата» в рейхстаге, но и эту миссию он понимал довольно своеобразно. «В 1848 г. я много способствовал открытию для демократии доступа в салоны (salonfähig zu machen), быть может, удастся мне это и с социализмом». Неизвестно, чем кончилась бы эта попытка, открыл ли бы Родбертус доступ в салоны социализму или социализм вывел бы его из «салонов» в рабочие собрания; тяжелая болезнь помешала осуществлению этого нового плана нашего автора. Больной, слабый и раздражительный, переезжал он из курорта в курорт и только урывками мог обращаться к своей любимой теме — социальному вопросу вообще и средствам его решения в частности.
Посмотрим же, в чем состояли «практические предложения» Родбертуса. Мы знаем уже, как формулировал он свою задачу; взглянем теперь на ее решение. Все практические планы Родбертуса сводятся к законодательному регулированию заработной платы. Но под этим регулированием он понимал нечто гораздо более сложное, чем определение ее уровня на почве нынешнего денежного хозяйства. Предложенная им реформа затрагивала почти все сферы современной экономической жизни общества и требовала, поэтому, целого ряда предварительных работ и законодательных постановлений. Нужно заметить, что Родбертус выступил с изложением своих планов как раз в то время, когда между немецкими рабочими велась очень сильная агитация в пользу так называемого нормального рабочего дня, т. е. в пользу ограничения числа рабочих часов. Он воспользовался вызванным этой агитацией возбуждением общественного мнения, как удобным моментом для пропаганды своих воззрений. Простому ограничению числа рабочих часов он не придавал ровно никакого значения. Он находил, что несправедливо устанавливать ту или другую норму рабочего дня или заработной платы, не обращая внимания на различие в прилежании и ловкости рабочих. Чтобы удовлетворить требованиям справедливости, нужно было бы, по его мнению, не только ограничить число рабочих часов, но и установить норму того, что может быть сделано в каждой отрасли производства «средним рабочим при обыкновенном прилежании и обыкновенной ловкости». Рабочий, сделавший больше, чем требовалось бы этой законной нормой, получал бы большую заработную плату, и наоборот — сделавший меньше, получил бы плату лишь за неполный рабочий день. «Но этого мало, — прибавляет наш автор. — Предложенная мера ведет, собственно говоря, к установлению поштучной платы. Пока рабочая сила будет представлять собою товар и цена ее будет определяться конкуренцией, поштучная плата останется самым действительным средством эксплуатации работника». Поэтому «государство должно установить уровень заработной платы в каждой отрасли производства, подвергая его периодическим изменениям, сообразно возрастанию производительности национального труда».
Раз ступивши на путь законодательного определения заработной платы, государство должно идти далее и постараться найти новый «масштаб стоимости». Это новое предложение Родбертуса тесно связано с учением его о меновой стоимости товаров, которого не позабыли еще наши читатели. Если меновая стоимость продукта определяется количеством труда, необходимого на его производство, то, определяя среднюю производительность национального труда в каждой его отрасли, мы определяем тем самым и стоимость продуктов. Зная, что «средний рабочий, при обыкновенном прилежании и обыкновенной ловкости», может сделать х продуктов данного рода в течение своего рабочего дня, мы скажем, что стоимость этих продуктов равна стоимости у продуктов другого рода, явившихся в результате рабочего дня в другой отрасли производства. Если число х вдвое больше числа у, то стоимость каждого отдельного продукта первого рода будет вдвое меньше стоимости каждого отдельного продукта второго рода и т. д. Мы потому говорим о «днях», а не о часах труда, что, по проекту Родбертуса, продолжительность рабочего дня может быть и неодинакова в различных отраслях производства. Известно, что интенсивность, а потому утомительность различных родов труда далеко не одинакова. Необходимо, поэтому, поставить продолжительность труда в соответствие с его интенсивностью и сделать рабочий день короче в более утомительных отраслях производства. Для удобства пришлось бы разделить рабочий день на несколько, например, на десять частей, которые Родбертус называет часами, хотя, как мы видим, десятая часть рабочего дня не всегда равнялась бы часу солнечного времени. Так как Родбертус находит необходимым оставить на время средства производства в частной собственности, то из общей суммы национального продукта, стоимость которого выражалась бы в днях и часах труда, рабочие получали бы только некоторую часть, положим, одну треть. Но эта часть оставалась бы постоянною, несмотря на возрастание производительности национального труда. Поэтому, если бы производительность национального труда удвоилась или утроилась, то в распоряжение рабочих поступало бы в два или в три раза большее количество предметов потребления. «Железный закон» заработной платы был бы устранен, и рабочие получили бы возможность пользоваться успехами общественной культуры и усовершенствованием промышленной техники. Далее, определивши таким образом постоянный уровень заработной платы, государство должно было бы выпустить в обращение особые билеты, на которых обозначались бы различные количества рабочих дней и которые служили бы для расплаты предпринимателей с рабочими. На первый раз государство выдало бы предпринимателям в кредит необходимое для них количество билетов. С своей стороны, предприниматели возвратили бы ему этот долг, так сказать, натурой, именно продуктами своего производства. Государство должно было бы выстроить особые магазины для склада полученных таким образом продуктов и выдавать их в соответствующем количестве предъявителям новых денег.
«Конечно, — замечает Родбертус, — я очертил эти важнейшие мероприятия лишь самым беглым образом. Человек, не привыкший рассуждать об экономических явлениях, едва ли даже и поймет меня. Но и по отношению к специалистам я остаюсь еще в долгу. Я должен еще обосновать все сказанное мною. Чтобы удовлетворить научным требованиям, я должен был бы написать целую книгу. Здесь же мне нужно было только определить общую точку зрения, бросить беглый взгляд на те трудности, которые, подобно цепям огромных гор, выделяются на горизонте социального вопроса»[4].
Тем не менее наш автор убежден, что даже в этой незаконченной форме проект его дает возможность судить о выгодах, связанных с его осуществлением. Первою из них был бы дешевый кредит для предпринимателей, который дал бы им новое орудие для борьбы на всемирном рынке. Уж это одно до такой степени облегчило бы обращение новых «рабочих денег», что Родбертус задается даже вопросом, не окажутся ли излишними государственные магазины. «Можно ожидать, — говорит он, — что рабочие деньги сами по себе, помимо государственных магазинов, будут преимущественно употребляться при расплатах предпринимателей с рабочими. Государству оставалось бы, в таком случае, лишь основать конторы для размена металлических денег на рабочие. Какой курс должны были бы иметь при этом рабочие деньги, легко было бы определить, потому что те же самые продукты, которые обменивались бы на рабочие деньги, продавались бы в то же время и за деньги металлические»[5]. Кроме того законодательное определение заработной платы, как постоянной части национального продукта, избавило бы общество от потрясений, причиняемых торговыми кризисами: мы знаем уже, что, по теории Родбертуса, кризисы причиняются именно постоянным понижением заработной платы, как части продукта, и проистекающим отсюда уменьшением покупательной силы рабочих. Устраняя причину, он был в праве ожидать и устранения ее следствия. Наконец, еще одно немаловажное преимущество, а вместе с тем и условие прочного осуществления предлагаемого плана заключается в возможности заменить мало-помалу металлические деньги «рабочими». Бумажные деньги существуют и теперь, но обращение их основывается, как известно, на, наличности известного металлического фонда, поддерживающего курс их на надлежащей высоте. Введение же в обращение «рабочих денег» сделало бы, по мнению Родбертуса, этот металлический фонд совершенно излишним. «В обществе, в котором стоимость продуктов определялась бы количеством труда, затраченного на их производство, можно было бы создать новые деньги, — гласит пятая «теорема» его сочинения «Zur Erkenntnis unserer Staatswirthschaftlichen Zustände». «Деньги эти, с одной стороны, были бы вполне удовлетворительны, как мерило цен и средство обращения, с другой стороны — они не представляли бы собою вещественного предмета потребления и не основывались бы, как нынешние бумажные деньги, на наличном металлическом фонде» (S. 135). Это требует некоторого пояснения.
Наш автор думает, что деньги должны испытать на себе влияние того всеобщего закона, по которому «всякое учреждение, в своем историческом развитии, постепенно приобретает в руках людей значение, совершенно отличное от первоначального. Социальные отношения основываются на естественной необходимости и законах природы и лишь мало-помалу, путем постепенного развития, переходят в область человеческой свободы, где новый бог истории, человек, берет их усовершенствование в свои руки»[6].
Функция денег выросла естественным путем из разделения труда и обмена его продуктов. Первоначально роль денег играли предметы, наиболее употребительные в среде лиц, ведущих меновую торговлю: меха, скот и т. д. Мало-помалу, когда с развитием земледелия усилилось рабство, роль денег стали играть драгоценные металлы. В рабовладельческом обществе участниками обмена являлись, главным образом, лица высших сословий, насущные потребности которых удовлетворялись рабским трудом. Вследствие этого на рынке приобрели особенное значение предметы роскоши, свидетельствующие о могуществе и богатстве их обладателей. Как красивые и редкие металлы, золото и серебро не замедлили, разумеется, попасть в число этих предметов. Делимость же драгоценных металлов и способность их противостоять разрушительному действию времени и атмосферных влияний — сделали их еще более пригодными для роли денег. Являясь товаром, и притом товаром, на который всегда существовал сильный спрос, т. е. вступая в обмен чаще других продуктов, драгоценные металлы служили мерилом стоимости этих продуктов. Два, три или несколько продуктов, выменивавшихся на одинаковое количество золота и серебра, имели, очевидно, равную стоимость. Кроме того, представляя собою продукт труда, драгоценные металлы могли попасть в руки лишь тех лиц, которые принимали посредственное или непосредственное участие в производстве. В самом деле, помимо воровства, грабежа и т. п. случаев, нас в настоящее время не интересующих, обладатель драгоценных металлов мог приобрести их лишь двумя путями: или получивши их в обмен за произведенный им продукт, или добывши их из недр земли. В обоих случаях он, посредственно или непосредственно, личным трудом или трудом зависимых от него лиц, принимал участие в производстве, а потому имеет право на получение части поступивших на рынок продуктов. Наконец, ввиду сильного спроса на драгоценные металлы, обладатель их всегда мог надеяться получить в обмен на них любой из предметов потребления, если только он имел достаточное количество этих металлов. Если же, ввиду случайного характера первобытной торговли, обладатель драгоценных металлов и лишился бы возможности обменять их на другие продукты, то они сами по себе, собственною потребительною стоимостью, представляли достаточное вознаграждение за отчужденный им продукт. В рабовладельческом обществе на рынке фигурируют, главным образом, предметы роскоши, в числе которых драгоценные металлы занимают одно из первых мест. Таким образом драгоценные металлы удовлетворяли всем требованиям, которые можно было предъявить им, как деньгам. Они служили мерилом стоимостей; обеспечивали уверенность в том, что выражаемая ими стоимость действительно произведена и доставлена на рынок, наконец, сами по себе служили достаточным вознаграждением за проданный продукт. Но, спрашивается, предъявляем ли мы деньгам все эти требования и в настоящее время? И не могут ли деньги удовлетворять необходимым теперь требованиям, не будучи товаром? Родбертус отвечает отрицательно на первый вопрос, утвердительно на второй.
Драгоценные металлы служат теперь деньгами не потому, что они сами по себе представляют достаточное вознаграждение за отчуждаемые продукты, а потому, что каждый уверен в возможности приобрести за деньги необходимые для него продукты. Это доказывается существованием бумажных денег; которые всеми принимаются так же охотно, как и металлические, несмотря на то, что потребительная их стоимость равняется нулю. На это могут возразить, конечно, что бумажные деньги принимаются лишь ввиду возможности в любое время обменять их на металлические. Но именно тот факт, что, имея такую возможность, обладатели бумажных денег всетаки не меняют их на металлические, — доказывает, по мнению Родбертуса, что в настоящее время деньги принимаются уже не как предмет потребления, а как полномочие на получение предметов потребления.
Таким образом, в истории денег нужно различать два периода. В каждом из них деньги являются товаром. Но между тем как в первом периоде товар этот принимается, как предмет потребления, участники обмена не интересуются уже потребительною стоимостью товара-денег — во втором. По словам Родбертуса, существует даже демаркационная линия, разделяющая эти два периода в истории денег, именно то время, когда деньги начинают чеканить, а не принимают, как прежде, по весу. Наш автор уверен, что теперь приближается уже третий период в истории денег, в котором деньги — товар уступят место «простым билетам». Но и этот период деньги перейдут уже не сами собой, как перешли они во второй период, а путем сознательного вмешательства общества в обмен продуктов.
В настоящее время товарное свойство денег важно лишь постольку, поскольку оно устраняет от участия в обмене лиц, не доставивших на рынок той или другой стоимости. Как продукт труда, золото может быть приобретено только в обмен за другие продукты или путем непосредственного добывания его из недр земли. В обоих случаях обладатель его является лицом, принимавшим участие в национальном производстве, а потому имеющим право на известную часть национального продукта. Таким образом, гарантируется надлежащий ход распределения. Но если бы этой цели можно было достигнуть другим путем, то металлические деньги сделались бы, по мнению Родбертуса, излишней роскошью.
«По идее своей деньги суть свидетельства, дающие право на получение известной меновой стоимости. И в этом смысле можно сказать, что нет надобности писать эти свидетельства на золоте, и общество могло бы сберечь те тысячи миллионов, которые оно затрачивает теперь на материал для этих свидетельств»[7]. Конечно, деньги служат теперь, кроме того, и «мерилом стоимости», но если меновая стоимость продуктов всегда будет определяться количеством труда, затраченного на их производство, то и эта функция денег может исполняться «простыми билетами».
Мы знаем уже, что, по проекту Родбертуса, государство должно взять на себя определение средней производительности труда в каждой отрасли производства, т. е., другими словами, количества труда, необходимого на производство каждого данного продукта. Определяя это количество, государство тем самым определяло бы и стоимость продуктов, так что не было бы уже никакой надобности измерять ее деньгами. Еще при жизни Родбертуса шверинский архитектор Петерс составил таблицы, указывавшие среднюю производительность плотничьего труда. Наш автор смотрел на работы Петерса, как на первый шаг к осуществлению его «практических предложений», и придавал им огромную важность. По его мнению, государство тотчас же могло, бы приступить к осуществлению его планов, как только были бы составлены подобные таблицы во всех других отраслях производства. Тогда «мерилом стоимостей» сделалось бы само рабочее время, и «простые билеты» с обозначением дней и часов труда сделали бы излишними металлические деньги. Чтобы обеспечить правильный ход распределения, нужно было бы только принять меры, благодаря которым «рабочие деньги» не попадали бы в руки лиц, не принимавших посредственного или непосредственного участия в производстве. Этой цели государство достигло бы, выдавая новые деньги только предпринимателям, доставившим соответствующее количество продуктов в общественные магазины. Тогда гарантированная в «рабочих деньгах» стоимость равнялась бы стоимости национального продукта, и в процессе общественного обмена веществ не произошло бы никаких потрясений. Наш автор не закрывал глаз перед трудностями, стоящими на пути к осуществлению его «предложений». «Конечно, — говорил он, — решение социального вопроса будет стоить много дороже, чем напечатание полицейского распоряжения, именно потому, что мы имеем дело с социальным вопросом». Но если государство тратит многие миллионы на самые непроизводительные предприятия, то «почему не затратить ему многих миллионов на совершение акта социальной справедливости, открывающего новую эру во всемирной истории»? Затраты эти были бы весьма полезны даже с точки зрения материальных интересов общества. При современной организации производства и обмена общество не может воспользоваться находящимися в его распоряжении производительными силами во всей их полноте. «Если бы не было этого печального усложнения, то современные производительные силы могли бы, пожалуй, удвоить национальное производство»[8]. Низкий уровень заработной платы, со всеми проистекающими из него последствиями, разрушает материальное благосостояние современных цивилизованных народов. «Дешевый труд страшно дорого стоит обществу!» — восклицает Родбертус.
Изложенные планы нашего автора относятся, как мы уже знаем, к переходному времени, за которым открывается блестящая перспектива «нового всемирно-исторического периода». В этом периоде «общественный организм» достигнет, наконец, высшего типа своего развития и так же будет относиться к современному обществу, как позвоночное животное относится к суставчатому.
Переход всех средств производства в распоряжение государства «даст общественному организму позвоночный столб», которому будет соответствовать высшая, централизованная организация всего общественного тела и единство во всех действиях, внутренних и внешних. К сожалению, по понятиям Родбертуса, история не только «не делает скачков», но держится еще правила: «тише едешь, — дальше будешь». Осуществление его «практических предложений» требует, по его словам, более столетия, а для перехода «суставчатого социального организма» в «позвоночный» нужен чуть не геологический период времени. В переписке с Лассалем Родбертус запрашивает для этого перехода целых 500 лет!
__________________________________
Ïðèìå÷àíèÿ
1 „Briefe und socialpol. Aufsätze, I В., S. 160.
2 Ibid., S. 228.
3 «Briefe und Aufsätze», 1 B, S. 313.
4 „Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaftˮ, S. 34.
5 „Zeitschrift etc.ˮ, S. 343.
6 „Zur Erk. etc.ˮ, S. 63.
7 „Briefe und Aufsätzeˮ, S. 70.
8 «Briefe und Aufsätze», 1 Band, S. 216.