Ã. Â. Ïëåõàíîâ
Сочинения Òîì I.
Экономическая теория Карла Родбертуса-Ягецова



XII.
(Практические предложения)

Если производительность земледельческого труда не только не уменьшается, но даже возрастает во всех прогрессирующих странах, — хотя и в меньшей степени, чем производительность труда фабричного, — то экономический пессимизм Мальтуса и Рикардо лишается всякого осно­вания. Увеличение народонаселения является, в таком случае, не бед­ствием, которого должны страшиться цивилизованные народы, а источ­ником общественного богатства и благосостояния. Правда, до сих пор было не так, но причина этого печального явления коренится не в произ­водстве, а в распределении национального продукта. В этом, по мне­нию Родбертуса, коренной «недостаток» современной общественной организации, в устранении этого «недостатка» состоит вся суть соци­ального вопроса. Мы знаем уже, что с самых первых шагов в области самостоятельных экономических исследований Родбертус задался целью «увеличить долю участия рабочего класса в национальном доходе», и что все научные исследования его были лишь «необходимой теоретиче­ской основой» для достижения этой цели. Посмотрим же, какие «прак­тические предложения» для решения этого вопроса имел в виду автор «Социальных писем к Кирхману».

Современная общественная организация казалась ему переходною ступенью от античного строя, где не только средства производства, но и сами производители были объектами частной собственности, к тому будущему обществу, в котором предметы потребления будут подлежать частному присвоению, в размере участия каждого индивидуума в нацио­нальном производстве. Понятно, что «практические предложения» на­шего автора должны были сообразоваться с этим общим ходом истори­ческого развития, с этой сменой «всемирно-исторических периодов». Вот почему он так недоверчиво относился к «эйзнахцам», не имев­шим, разумеется, в виду никакого «будущего периода». «Эйзенах глу­боко комичен!» — восклицает он в одном из писем к Р. Майеру. Так же мало удовлетворили его всевозможные попытки примирить интересы труда и капитала на почве «свободного договора», путем пресловутого «участия рабочих в прибыли предприятий» или чего-либо подобного. «Стремиться решить социальный вопрос на почве свободного договора — такое же нелепое намерение, как если бы госпожа История (Frau Historia) вздумала лечить бедствие рабства, оставаясь на почве раб­ства»[1], — пишет он тому же Р. Майеру. Даже лассалевский проект орга­низации производительных рабочих товариществ вызывал его недове­рие, именно ввиду философско-исторических соображений. «Ничто не убедит меня в том, что производительные ассоциации лежат на пути бу­дущего национально-экономического развития... Они не могут явиться даже переходной ступенью к более широкой цели. Они вернули бы нас к корпоративной собственности, которая в тысячу раз хуже современ­ной частной собственности. Переход от частной к государственной соб­ственности не может совершиться через посредство собственности кор­поративной; напротив, именно частная собственность есть переходная ступень от корпоративной к государственной собственности»[2]. На основании всех этих соображений Родбертус должен был искать такого пути для решения социального вопроса, который, с одной стороны, по­степенно вел бы общество к «будущему всемирно-историческому пе­риоду», но в то же время не подал бы повода к слишком резкому раз­рыву с настоящим. Как «социально-консервативный» мыслитель, наш автор стремился, разумеется, к мирному решению социального вопроса, потому что вопрос этот «не может быть решен на улице, посредством стачек, баррикад или даже петроля». Задача людей, стремящихся к ре­шению социального вопроса, заключается, по мнению Родбертуса, в том, «чтобы найти и осуществить такие «экономические учреждения», кото­рые могли бы, путем мирного развития, постепенно перевести общество из современного, основанного на частной собственности и уже отжив­шего государственного порядка в высший порядок, в котором собствен­ность являлась бы лишь в виде дохода, пропорционального труду». Эта, как он сам сознавался, неудобопроизносимая формулировка дополня­лась еще одним, весьма существенным требованием.

Искомые «экономические учреждения» должны были «вести к ука­занной цели и связать настоящее с будущим путем системы наемного труда, не сокращая доходов собственников, но в то же время обеспе­чивая рабочим увеличение участия их в национальном доходе»[3].

Само собою разумеется, что такие замысловатые учреждения не могли бы быть осуществлены иначе, как посредством государственного вмешательства. В вопросе о государственном вмешательстве Родбертус совершенно сходился с Лассалем и не менее его ненавидел «Nichts-als-Freihändler»ов. «Физиократическая система, от которой мы и теперь так страдаем, должна уступить место антропократии. Народное хозяй­ство также должно войти в сферу государственного управления», — писал он в статье, носящей вполне понятное название «Physiokratie und Anthropokratie», к которому, по неизвестной причине, был прибавлен какой-то таинственный знак. Издатель «писем и статей» Родбертуса, Р. Майер, называет этот знак «масонским» и предполагал, что, укра­шая им статью, Родбертус хотел пригласить «свободных каменщиков» к постройке здания «будущего». Эта частность имеет, разумеется, зна­чение лишь в качестве биографической подробности. Для нас важно лишь содержание статьи, в которой автор старается выяснить разницу между животным организмом, с одной стороны, и социальным — с дру­гой. Между тем как «животные организмы свободны только по отноше­нию к внешнему миру», социальный организм свободен еще и в том смысле, что составляющие его «атомы» могут по произволу изменять свои взаимные отношения, а следовательно и всю организацию об­щества.

... Der Mensch
Vermag das Unmögliche;
Er unterscheidet,
Wählet und richtet, —

говорит он словами Гете. Государство должно совершать все признан­ные необходимыми изменения и исполнять таким образом волю «со­циальных атомов». Но между тем как Лассаль полагал, что государ­ство лишь тогда явится на помощь рабочему классу, когда он будет представлять собою сильную политическую партию, Родбертус считал политическую программу Лассаля по меньшей мере бесполезным при­датком к социальным требованиям рабочих. Он думал, что политическая агитация только нарушит общественное спокойствие, необходимое для решения социального вопроса. Кроме того, он опасался, что в наше время, когда «чуть не сам Лойола спекулирует на социальный вопрос», политика даст возможность приобрести влияние над рабочим людом, интересующимся социальным вопросом только «для политики», как вы­ражался он, играя словами. Еще более отрицательно относился он к «католическим» и «протестантским социалистам». «Я убежден, — пи­сал он Р. Майеру, — что пока одни будут примешивать к социальному вопросу свои религиозные, а другие — политические симпатии, вопрос этот решен не будет». Не рассчитывая на политическую самодеятель­ность рабочего класса, он всего ожидал от великодушия и гения ка­когонибудь государственного человека. Откуда возьмется такой чело­век, — он и сам не знал хорошенько. Некоторое время он думал, что та­ким благодетельным гением явится князь фон Бисмарк, которым он так восхищался в период франко-прусской войны. Находчивые друзья на­шего автора советовали даже ему просить у «железного канцлера» аудиенции для изложения своих «практических предложений», но Родбертус был слишком умен для того, чтобы решиться на такую детскую выходку. Он отвечает, что в четверть часа невозможно решить социаль­ный вопрос, а по окончании аудиенции Бисмарк, наверное, забудет и о социальном вопросе и о сделанных ему «предложениях». Он уже на­чал склоняться к тому убеждению, что «Бисмарк так же ничтожен во внутренней, как велик во внешней политике» (письмо к Р. Майеру 5 февраля 1873 г.). Это не помешало ему однако надеяться на появление нового Мессии, а в ожидании этого писать проекты и передавать их на обсуждение политико-экономических конгрессов. Будучи убежден, что в настоящее время «даже самые абстрактные вопросы экономии пони­маются рабочими лучше, чем многими профессорами», он не переставал осаждать своими «практическими предложениями» профессоров, при­надлежавших, по энергическому его выражению, к «эйзенахскому бо­лоту», и упорно отклонялся от всякой более благодарной практической деятельности. Только незадолго до смерти он начал останавливаться на мысли «выступить в качестве социалистического депутата» в рейхстаге, но и эту миссию он понимал довольно своеобразно. «В 1848 г. я много способствовал открытию для демократии доступа в салоны (salonfähig zu machen), быть может, удастся мне это и с социализмом». Неизвестно, чем кончилась бы эта попытка, открыл ли бы Родбертус доступ в са­лоны социализму или социализм вывел бы его из «салонов» в рабочие собрания; тяжелая болезнь помешала осуществлению этого нового плана нашего автора. Больной, слабый и раздражительный, переезжал он из курорта в курорт и только урывками мог обращаться к своей лю­бимой теме — социальному вопросу вообще и средствам его решения в частности.

Посмотрим же, в чем состояли «практические предложения» Род­бертуса. Мы знаем уже, как формулировал он свою задачу; взглянем теперь на ее решение. Все практические планы Родбертуса сводятся к законодательному регулированию заработной платы. Но под этим ре­гулированием он понимал нечто гораздо более сложное, чем определе­ние ее уровня на почве нынешнего денежного хозяйства. Предложенная им реформа затрагивала почти все сферы современной экономической жизни общества и требовала, поэтому, целого ряда предварительных работ и законодательных постановлений. Нужно заметить, что Род­бертус выступил с изложением своих планов как раз в то время, когда между немецкими рабочими велась очень сильная агитация в пользу так называемого нормального рабочего дня, т. е. в пользу огра­ничения числа рабочих часов. Он воспользовался вызванным этой агитацией возбуждением общественного мнения, как удобным моментом для пропаганды своих воззрений. Простому ограничению числа рабочих часов он не придавал ровно никакого значения. Он находил, что неспра­ведливо устанавливать ту или другую норму рабочего дня или заработной платы, не обращая внимания на различие в прилежании и ловкости рабочих. Чтобы удовлетворить требованиям справедливости, нужно было бы, по его мнению, не только ограничить число рабочих часов, но и установить норму того, что может быть сделано в каждой от­расли производства «средним рабочим при обыкновенном прилежании и обыкновенной ловкости». Рабочий, сделавший больше, чем требова­лось бы этой законной нормой, получал бы большую заработную плату, и наоборот — сделавший меньше, получил бы плату лишь за непол­ный рабочий день. «Но этого мало, — прибавляет наш автор. — Предложен­ная мера ведет, собственно говоря, к установлению поштучной платы. Пока рабочая сила будет представлять собою товар и цена ее будет определяться конкуренцией, поштучная плата останется самым действительным средством эксплуатации работника». Поэтому «государ­ство должно установить уровень заработной платы в каждой отрасли производства, подвергая его периодическим изменениям, сообразно возрастанию производительности национального труда».

Раз ступивши на путь законодательного определения заработной платы, государство должно идти далее и постараться найти новый «масштаб стоимости». Это новое предложение Родбертуса тесно свя­зано с учением его о меновой стоимости товаров, которого не поза­были еще наши читатели. Если меновая стоимость продукта определяется количеством труда, необходимого на его производство, то, опре­деляя среднюю производительность национального труда в каждой его отрасли, мы определяем тем самым и стоимость продуктов. Зная, что «средний рабочий, при обыкновенном прилежании и обыкновенной ловкости», может сделать х продуктов данного рода в течение своего рабочего дня, мы скажем, что стоимость этих продуктов равна стои­мости у продуктов другого рода, явившихся в результате рабочего дня в другой отрасли производства. Если число х вдвое больше числа у, то стоимость каждого отдельного продукта первого рода будет вдвое меньше стоимости каждого отдельного продукта второго рода и т. д. Мы потому говорим о «днях», а не о часах труда, что, по проекту Род­бертуса, продолжительность рабочего дня может быть и неодинакова в различных отраслях производства. Известно, что интенсивность, а потому утомительность различных родов труда далеко не одинакова. Необходимо, поэтому, поставить продолжительность труда в соответствие с его интенсивностью и сделать рабочий день короче в более утомительных отраслях производства. Для удобства пришлось бы разделить рабочий день на несколько, например, на десять частей, которые Родбертус называет часами, хотя, как мы видим, десятая часть рабочего дня не всегда равнялась бы часу солнечного времени. Так как Родбертус на­ходит необходимым оставить на время средства производства в частной собственности, то из общей суммы национального продукта, стоимость которого выражалась бы в днях и часах труда, рабочие получали бы только некоторую часть, положим, одну треть. Но эта часть остава­лась бы постоянною, несмотря на возрастание производительности на­ционального труда. Поэтому, если бы производительность националь­ного труда удвоилась или утроилась, то в распоряжение рабочих по­ступало бы в два или в три раза большее количество предметов потре­бления. «Железный закон» заработной платы был бы устранен, и ра­бочие получили бы возможность пользоваться успехами общественной культуры и усовершенствованием промышленной техники. Далее, опре­деливши таким образом постоянный уровень заработной платы, госу­дарство должно было бы выпустить в обращение особые билеты, на ко­торых обозначались бы различные количества рабочих дней и которые служили бы для расплаты предпринимателей с рабочими. На первый раз государство выдало бы предпринимателям в кредит необходимое для них количество билетов. С своей стороны, предприниматели возвратили бы ему этот долг, так сказать, натурой, именно продуктами своего произ­водства. Государство должно было бы выстроить особые магазины для склада полученных таким образом продуктов и выдавать их в соответ­ствующем количестве предъявителям новых денег.

«Конечно, — замечает Родбертус, — я очертил эти важнейшие меро­приятия лишь самым беглым образом. Человек, не привыкший рас­суждать об экономических явлениях, едва ли даже и поймет меня. Но и по отношению к специалистам я остаюсь еще в долгу. Я должен еще обосновать все сказанное мною. Чтобы удовлетворить научным требо­ваниям, я должен был бы написать целую книгу. Здесь же мне нужно было только определить общую точку зрения, бросить беглый взгляд на те трудности, которые, подобно цепям огромных гор, выделяются на горизонте социального вопроса»[4].

Тем не менее наш автор убежден, что даже в этой   незаконченной форме проект его дает возможность судить о выгодах, связанных с его осуществлением. Первою из них был бы дешевый кредит для пред­принимателей, который дал бы им новое орудие для борьбы на все­мирном рынке. Уж это одно до такой степени облегчило бы обращение новых «рабочих денег», что Родбертус задается даже вопросом, не окажутся ли излишними государственные магазины. «Можно ожи­дать, — говорит он, — что рабочие деньги сами по себе, помимо государ­ственных магазинов, будут преимущественно употребляться при рас­платах предпринимателей с рабочими. Государству оставалось бы, в таком случае, лишь основать конторы для размена металлических денег на рабочие. Какой курс должны были бы иметь при этом рабочие деньги, легко было бы определить, потому что те же самые продукты, которые обменивались бы на рабочие деньги, продавались бы в то же время и за деньги металлические»[5]. Кроме того законодательное определение заработной платы, как постоянной части национального продукта, избавило бы общество от потрясений, причиняемых торго­выми кризисами: мы знаем уже, что, по теории Родбертуса, кризисы причиняются именно постоянным понижением заработной платы, как части продукта, и проистекающим отсюда уменьшением покупатель­ной силы рабочих. Устраняя причину, он был в праве ожидать и устра­нения ее следствия. Наконец, еще одно немаловажное преимущество, а вместе с тем и условие прочного осуществления предлагаемого плана заключается в возможности заменить мало-помалу металлические деньги «рабочими». Бумажные деньги существуют и теперь, но обращение их основывается, как известно, на, наличности известного металлического фонда, поддерживающего курс их на надлежа­щей высоте. Введение же в обращение «рабочих денег» сделало бы, по мнению Родбертуса, этот металлический фонд совершенно излишним. «В обществе, в котором стоимость продуктов определялась бы количеством труда, затраченного на их производство, можно было бы создать новые деньги, — гласит пятая «теорема» его сочинения «Zur Erkenntnis unserer Staatswirthschaftlichen Zustände». «Деньги эти, с одной стороны, были бы вполне удовлетворительны, как мерило цен и средство обращения, с другой стороны — они не представляли бы со­бою вещественного предмета потребления и не основывались бы, как нынешние бумажные деньги, на наличном металлическом фонде» (S. 135). Это требует некоторого пояснения.

Наш автор думает, что деньги должны испытать на себе влияние того всеобщего закона, по которому «всякое учреждение, в своем исто­рическом развитии, постепенно приобретает в руках людей значение, совершенно отличное от первоначального. Социальные отношения осно­вываются на естественной необходимости и законах природы и лишь мало-помалу, путем постепенного развития, переходят в область че­ловеческой свободы, где новый бог истории, человек, берет их усовер­шенствование в свои руки»[6].

Функция денег выросла естественным путем из разделения труда и обмена его продуктов. Первоначально роль денег играли предметы, наиболее употребительные в среде лиц, ведущих меновую торговлю: меха, скот и т. д. Мало-помалу, когда с развитием земледелия уси­лилось рабство, роль денег стали играть драгоценные металлы. В рабовладельческом обществе участниками обмена являлись, главным обра­зом, лица высших сословий, насущные потребности которых удовле­творялись рабским трудом. Вследствие этого на рынке приобрели осо­бенное значение предметы роскоши, свидетельствующие о могуществе и богатстве их обладателей. Как красивые и редкие металлы, золото и серебро не замедлили, разумеется, попасть в число этих предметов. Делимость же драгоценных металлов и способность их противостоять разрушительному действию времени и атмосферных влияний — сделали их еще более пригодными для роли денег. Являясь товаром, и притом товаром, на который всегда существовал сильный спрос, т. е. вступая в обмен чаще других продуктов, драгоценные металлы служили мери­лом стоимости этих продуктов. Два, три или несколько продуктов, выменивавшихся на одинаковое количество золота и серебра, имели, оче­видно, равную стоимость. Кроме того, представляя собою продукт труда, драгоценные металлы могли попасть в руки лишь тех лиц, кото­рые принимали посредственное или непосредственное участие в про­изводстве. В самом деле, помимо воровства, грабежа и т. п. случаев, нас в настоящее время не интересующих, обладатель драгоценных ме­таллов мог приобрести их лишь двумя путями: или получивши их в обмен за произведенный им продукт, или добывши их из недр земли. В обоих случаях он, посредственно или непосредственно, личным тру­дом или трудом зависимых от него лиц, принимал участие в производ­стве, а потому имеет право на получение части поступивших на рынок продуктов. Наконец, ввиду сильного спроса на драгоценные металлы, обладатель их всегда мог надеяться получить в обмен на них любой из предметов потребления, если только он имел достаточное количество этих металлов. Если же, ввиду случайного характера первобытной тор­говли, обладатель драгоценных металлов и лишился бы возможности об­менять их на другие продукты, то они сами по себе, собственною потре­бительною стоимостью, представляли достаточное вознаграждение за отчужденный им продукт. В рабовладельческом обществе на рынке фигурируют, главным образом, предметы роскоши, в числе которых драгоценные металлы занимают одно из первых мест. Таким образом драгоценные металлы удовлетворяли всем требованиям, которые можно было предъявить им, как деньгам. Они служили мерилом стоимостей; обеспечивали уверенность в том, что выражаемая ими стоимость дей­ствительно произведена и доставлена на рынок, наконец, сами по себе служили достаточным вознаграждением за проданный продукт. Но, спрашивается, предъявляем ли мы деньгам все эти требования и в на­стоящее время? И не могут ли деньги удовлетворять необходимым те­перь требованиям, не будучи товаром? Родбертус отвечает отрица­тельно на первый вопрос, утвердительно на второй.

Драгоценные металлы служат теперь деньгами не потому, что они сами по себе представляют достаточное вознаграждение за отчуждае­мые продукты, а потому, что каждый уверен в возможности приобрести за деньги необходимые для него продукты. Это доказывается существо­ванием бумажных денег; которые всеми принимаются так же охотно, как и металлические, несмотря на то, что потребительная их стои­мость равняется нулю. На это могут возразить, конечно, что бумажные деньги принимаются лишь ввиду возможности в любое время обме­нять их на металлические. Но именно тот факт, что, имея такую воз­можность, обладатели бумажных денег всетаки не меняют их на ме­таллические, — доказывает, по мнению Родбертуса, что в настоящее время деньги принимаются уже не как предмет потребления, а как полномочие на получение предметов потребления.

Таким образом, в истории денег нужно различать два периода. В каждом из них деньги являются товаром. Но между тем как в пер­вом периоде товар этот принимается, как предмет потребления, участ­ники обмена не интересуются уже потребительною стоимостью товара-денег — во втором. По словам Родбертуса, существует даже демар­кационная линия, разделяющая эти два периода в истории денег, именно то время, когда деньги начинают чеканить, а не принимают, как прежде, по весу. Наш автор уверен, что теперь приближается уже третий период в истории денег, в котором деньги — товар уступят место «простым билетам». Но и этот период деньги перейдут уже не сами со­бой, как перешли они во второй период, а путем сознательного вмеша­тельства общества в обмен продуктов.

В настоящее время товарное свойство денег важно лишь по­стольку, поскольку оно устраняет от участия в обмене лиц, не доста­вивших на рынок той или другой стоимости. Как продукт труда, зо­лото может быть приобретено только в обмен за другие продукты или путем непосредственного добывания его из недр земли. В обоих слу­чаях обладатель его является лицом, принимавшим участие в нацио­нальном производстве, а потому имеющим право на известную часть национального продукта. Таким образом, гарантируется надлежащий ход распределения. Но если бы этой цели можно было достигнуть дру­гим путем, то металлические деньги сделались бы, по мнению Родбер­туса, излишней роскошью.

«По идее своей деньги суть свидетельства, дающие право на полу­чение известной меновой стоимости. И в этом смысле можно сказать, что нет надобности писать эти свидетельства на золоте, и общество могло бы сберечь те тысячи миллионов, которые оно затрачивает те­перь на материал для этих свидетельств»[7]. Конечно, деньги служат теперь, кроме того, и «мерилом стоимости», но если меновая стоимость продуктов всегда будет определяться количеством труда, затрачен­ного на их производство, то и эта функция денег может исполняться «простыми билетами».

Мы знаем уже, что, по проекту Родбертуса, государство должно взять на себя определение средней производительности труда в каждой от­расли производства, т. е., другими словами, количества труда, необхо­димого на производство каждого данного продукта. Определяя это количество, государство тем самым определяло бы и стоимость продук­тов, так что не было бы уже никакой надобности измерять ее день­гами. Еще при жизни Родбертуса шверинский архитектор Петерс соста­вил таблицы, указывавшие среднюю производительность плотничьего труда. Наш автор смотрел на работы Петерса, как на первый шаг к осуществлению его «практических предложений», и придавал им огром­ную важность. По его мнению, государство тотчас же могло, бы присту­пить к осуществлению его планов, как только были бы составлены по­добные таблицы во всех других отраслях производства. Тогда «мерилом стоимостей» сделалось бы само рабочее время, и «простые би­леты» с обозначением дней и часов труда сделали бы излишними ме­таллические деньги. Чтобы обеспечить правильный ход распределения, нужно было бы только принять меры, благодаря которым «рабочие деньги» не попадали бы в руки лиц, не принимавших посредственного или непосредственного участия в производстве. Этой цели государство достигло бы, выдавая новые деньги только предпринимателям, доста­вившим соответствующее количество продуктов в общественные магази­ны. Тогда гарантированная в «рабочих деньгах» стоимость равнялась бы стоимости национального продукта, и в процессе общественного обмена веществ не произошло бы никаких потрясений. Наш автор не закры­вал глаз перед трудностями, стоящими на пути к осуществлению его «предложений». «Конечно, — говорил он, — решение социального во­проса будет стоить много дороже, чем напечатание полицейского рас­поряжения, именно потому, что мы имеем дело с социальным вопросом». Но если государство тратит многие миллионы на самые непроизводительные предприятия, то «почему не затратить ему многих мил­лионов на совершение акта социальной справедливости, открываю­щего новую эру во всемирной истории»? Затраты эти были бы весьма полезны даже с точки зрения материальных интересов общества. При современной организации производства и обмена общество не может воспользоваться находящимися в его распоряжении производительными силами во всей их полноте. «Если бы не было этого печального услож­нения, то современные производительные силы могли бы, пожалуй, удвоить национальное производство»[8]. Низкий уровень заработной платы, со всеми проистекающими из него последствиями, разрушает материальное благосостояние современных цивилизованных народов. «Дешевый труд страшно дорого стоит обществу!» — восклицает Род­бертус.

Изложенные планы нашего автора относятся, как мы уже знаем, к переходному времени, за которым открывается блестящая перспек­тива «нового всемирно-исторического периода». В этом периоде «об­щественный организм» достигнет, наконец, высшего типа своего разви­тия и так же будет относиться к современному обществу, как позво­ночное животное относится к суставчатому.

Переход всех средств производства в распоряжение государства «даст общественному организму позвоночный столб»,    которому будет соответствовать высшая, централизованная организация всего обще­ственного тела и единство во всех действиях, внутренних и внешних. К сожалению, по понятиям Родбертуса, история не только «не делает скачков», но держится еще правила: «тише едешь, — дальше будешь». Осуществление его «практических предложений» требует, по его сло­вам, более столетия, а для перехода «суставчатого социального орга­низма» в «позвоночный» нужен чуть не геологический период времени. В переписке с Лассалем Родбертус запрашивает для этого перехода целых 500 лет!




__________________________________

Ïðèìå÷àíèÿ

1 „Briefe und socialpol. Aufsätze, I В., S. 160.

2 Ibid., S. 228.

3 «Briefe und Aufsätze», 1 B, S. 313.

4 „Zeitschrift für die gesamte Staatswissenschaftˮ, S. 34.

5 „Zeitschrift etc.ˮ, S. 343.

6 „Zur Erk. etc.ˮ, S. 63.

7 „Briefe und Aufsätzeˮ, S. 70.

8 «Briefe und Aufsätze», 1 Band, S. 216.